«Та не знаю, где мое сердце в Молдове, – поразмыслил Александр Федорович (Это было давно, нам тогда еще можно было пить пиво, что мы и делали), – если подумать, то куда ни кинь… Вот, например, Страшены, я там прожил всю свою молодость. Или… ну, например, старообрядческую Покровку или такую же Куничу… Вот Инна Желтова просит что-то написать, а я не знаю, что».
Упоминание о Покровке как-то навеяло воспоминания. Приятные, разумеется. Даже Федырыч засопел, задумался: «А помнишь, Юрич…» – «Что, помнишь? Как мы пробирались ущельем в Покровку?» Федырыч выкатил на меня блестящие глазки: «Ты как догадался?» — «Ты же каждый год талдычишь: вот бы поехать туда, повторить тот маршрут! Так и догадался».
Мы тогда прошли берегом Днестра километров восемь. Стояло жаркое начало сентября, прибрежный лес выглядел поникшим и истомившимся от зноя. Его пронизывали лучи закатного солнца, а Днестр за недели без дождей стал прозрачным и зеленоватым, как бутылочное стекло. Так и манил, так и звал Федырыча окунуться. Что он с удовольствием и сделал. Из-за чего мы входили в ущелье, которое, наконец, приведет нас в Покровку, в ранних сумерках. До сих пор жалею, что не сбежал с одеждой Алекса Федырыча, пусть знает, как купаться в командировках. Ну, ладно, сейчас не об этом, еще подвернется случай – точно сбегу с его одеждой. Только носки оставлю.
По пути, хоть и темнеет, а взобрались мы с Федырычем на «Турецкую тарелку». Кто бывал, тот знает – это круглый высокий вал у подножия прибрежного склона. Он зарос густым буковым лесом, только вершины деревьев гудят от ветра где-то вверху, а здесь уже сумерки, сухая листва, и серой стеной крутой склон «Турецкой тарелки». Это Федырыч, поддавшись вечернему неуютному настроению, шепотом: «Юрич, не хочешь посмотреть? На «тарелку»?».
Конечно, хочет, Юрич всегда хочет, хоть он в городских брюках и летних городских туфлях… Федырыч оглянуться не успел, как я уже карабкался по склону. Сейчас я думаю, что он высотой в три этажа, не выше, а тогда показалось – с девятиэтажку. И никаких кустов на склоне, кроме колючего шиповника, да и деревья ввысь убегают, нагоняют своим гулом тоску – а как не нагонять: мы непонятно где, надвигается вечер, позади взбирается на склон чистый, вымытый Федырыч, и одна отрада, что нашли какое-то историческое сооружение – валы давно забытой крепости.
Забрались на вал – тот же лес, слева откос, справа откос, тот, что внутри «тарелки», зарос колючими кустами и акацией. И тропинка влево уходит – никакого ощущения, что ты в древней крепости. Но настроение все же тревожное и непонятно, зачем сюда забрались. Листва здесь уже осенняя, трещит на ветру, и небо как-то посуровело, а то целый день ни облачка. Мне страшновато стало, впечатлительному Федырычу тем более. Он озирается, глазки перепуганные, борода венчиком топорщится. Я себя со стороны не вижу, но думаю, выгляжу не лучше – очки на носу, сумка плечо оттягивает, рубашка сбилась, и ощущение такое, что там внизу, на дне «тарелки», заросшей кустами, кто-то шевелится, кто-то голову поднимает, глядит на нас желтыми мерцающими глазами.
Эту «тарелку», кто его знает, может еще древние римляне построили, – за нашими спинами, по Днестру, граница Римской империи когда-то проходила. Только подумать – здесь когда-то была Римская империя! Впрочем, думать некогда, а когда провел день на открытом солнце, то и нечем. Кто его знает, сколько всякого побывало в этой воронке.
Турки использовали ее для сбора дани, может, это их духи бродят среди кустов, охраняют отобранное добро, потому и следят за нами? Турки жестокие тут были, чуть что – на кол. Нет, не надо нам такой истории, лучше к ручью, к воздуху, к тропе, и в любимую, сейчас особенно любимую, Покровку. Там понятные старообрядцы, самовар с яблочным джемом, и все прочие прелести спокойной жизни. Так говорит Александр Федорович. Мы только начали обратно по склону спускаться, он задержался, остался где-то позади, а я поскользнулся на скользких подошвах своих городских туфель и последние метры склона проезжаю на собственном заду, еще и подпрыгиваю. Виноватым, конечно, объявляю Алекса Федоровича: «Понесла меня нелегкая, наслушался тебя!» «Так, «тарелка», Юрич!» — мямлит он, и так далее, в таком духе.
Вечерний ручей в ущелье, такой же веселый и такой же равнодушный, бежит по своему каменному ложу, валуны оббегает, шумит небольшими резвыми водопадами и образует спокойные запруды, даже ряби нет. А в них разливается, пламенеет ярко-оранжевый закат, и кажется, что вкус у воды апельсинового сока. Так и хочется черпнуть его и напиться. Черпнули, напились – вода, как вода – родниковая.
Напились – головы задрали, а там чистейшее небо – теплое, блекло-голубое, это тут сумерки, в буковом лесу. Федырыч предлагает, давай идти, не останавливаясь, быстрее на солнечный свет выберемся.
Одно дело решить, а другое – выполнить, мы вроде по тропе шли, а она нас в ущелье завела – вроде тот же ручей, но вокруг высоченные деревья шумят, и здоровенные мшистые валуны и мох на них какой-то подозрительно странный – ярко-зеленый. И все темнее и темнее, только небо такое же светлое. Так мы в этих сумерках и бредем, от валуна к валуну, старательно их обходим. И тут руины какие-то над нашей головой с одной стороны обрыва и с другой, темные, вроде тянутся друг к другу.
«Мост, – шепчет Федырыч, – турецкий мост». Вот, значит, что – над нашими головами рухнувший свод древнего моста. И тут, словно кто-то вздохнул рядом с нами. Мне показалось – даже дыханием обдало.
Душа тут же в пятки, что у меня, что у Федырыча: да не надо нам таких древних руин, с их древними сторожами, давай, Федырыч, побыстрее отсюда. Федырыч и сам не против: пот по лбу течет, глаза от страха так выкатились, что касаются стекол очков. Я себя не видел, но думаю, вид не лучше. Хочется побыстрее на дорогу выбраться и чуть ли не бегом в Покровку.
Бегом, не бегом, но на дорогу выбрались. Белеет она в мягких сумерках, и с легким поворотом исчезает за деревьями. От сердца у нас отлегло – вот он, путь, и быстрее в Покровку. А дорога мягкая – ракушечник, истолченный в пыль, оттого она и белая, и теплая, солнцем за жаркий день нагретая.
Метров сто мы прошли по дороге, как ярко брызнул, выскочил из-за деревьев и пересек дорогу широкий плоский луч солнца – там, в том нормальном мире без этих мистических и магических прикрас сияет закатным солнцем спокойный вечер, это он послал нам луч, подбодрить, успокоить. Я только глянул, откуда он пробился, как мимо меня пронеслась большая птица. Я успел заметить, что серая она, размером с курицу, и едва не задела меня по лицу крылом, так близко пролетела, что я почувствовал теплый запах ее перьев.
Тут напало нас суеверие – знаете, сродни тому, когда дорогу перед тобой переходит черный кот. В таком лесу поневоле суеверным станешь: тени в вечереющем лесу серые, плотные, будто паутиной затянуты, и вроде шепчется там кто-то.
Может бы, успокоились, отбросили страхи и пошли бы дальше теплой белой дорогой, но справа колея в лес повернула. Более решительный Федырыч предлагает: «Не пойти ли нам по ней? Может, немного срежем?» «Да и птица эта, – поддакиваю я, – мне до сих от нее не по себе…»
Мы и повернули. Шумнули над головой деревья. Я не помню уже, какие, но мне помнится, сосны. Раскинули вверху свои вечнозеленые кроны и что-то нашептывают. И место какое-то загадочное, все зеленоватыми лучами пронизано, а ведь раньше у них был апельсиновый оттенок. Мы идем, осторожно меж камней ступаем, справа отвесный склон выветренными пластами поднимается. Ручей растекся, маленькие озерца образовал, с островками из небольших валунов, и вот перед нами отвесная стена, невысокая, этажа в три – не больше, тоже ракушечник, и вся горизонтальными пластами-карнизами. Из-под нее ручей и выбивается. «Чувствуешь, – шепчет мне на ухо Алекс Федорович, – какая здесь энергетика?!»
И точно, у меня словно уши слегка заложило, словно все эти тени, эти призраки, преследовавшие нас, отступили, убежали, и ничто нас больше не тревожит – покой и теплая тишина вокруг. А Федырыч не унимается: «Мы словно в другой мир попали». И точно – теплый, чуть влажный и исключительно спокойный мир, нас даже Покровка не волнует, дойдем ли мы до нее сегодня или не дойдем вовсе. «Наверное, они тут спасались», – продолжает Федырыч. А я читаю его мысли – еще одна особенность этого места: «Они» –- древние люди, те, кого преследовали те, кто превратился, стал блуждающими в сумерках тенями, и здесь для них действительно было какое-то спасение, может, не физическое, а духовное, но было. Вижу, Федырыч думает: «Так, Юрич, так оно и было». Меня даже пот прошиб, не знаю – от страха или от неожиданности, но прошиб — действительно мысли Федырыча читаю. А над головами высоко-высоко шепчутся сосны, тихо, по-вечернему.
Мы потом шли по белой дороге – вернулись на нее. Никаких шептаний и загадочных теней в лесу уже не было. Дорога нежно белела в сгустившихся сумерках, такая уже теплая и такая приветливая. Лес пах поздним теплым листом, и все. В темно-синеющем небе все четче и ярче проступали звезды. Из леса мы выбрались уже ночью.
Далеко-далеко за впитавшими дневной жар яблоневыми садами, чуть ли не у горизонта, проступала длинная полоса темных тополей – дорога Кишинев-Атаки, а чуть правее за садами сгрудились яркие огни – Покровка. Когда мы до нее добрались, была уже полночь.
«Не знаю, Юрьич, – закончил воспоминания Федырыч, – насчет всего сердца, но какая-то частица его там у нас осталась. Так и скажи Инне Желтовой».
Олег ТАЦЕНКО и Александр ДИМИТРОВ
