Мой Тассос

Тассос

Овсянка: 2,22х15 = 33,3
Рис белый: 7,79 х 16 пачек=
Рис обжаренный: 8, 63 х 16 пачек=
Какао-порошок: 7,74 х 2 кило =
Уксус столовый: 1, 80 х 1 литр
Фасоль консервированная: 1,19 х 10 банок

………………………………..

Вообще-то, мой дневник с зарисовками должен был начинаться совсем по-другому. Не банально, но все же нежно-коралловый закат обязан был отражаться в лазурной глади воды.

Чайки, само собой, парили. Теплый песок нежно обнимал щиколотки.

Но правда жизни заключается в том, что моя общая тетрадь, с отретушированной Венецией на обложке, предназначенная для закатов и чаек, предоставила свой первый лист под подсчеты.

Мы сидели с домнулом Владимиром на еще неоплаченных пластмассовых стульях из набора для летней террасы, перед кассами «Метро» в болгарском Велико Тырново, он – с калькулятором, я – со списком. У полок с шампунями и стиральными порошками сидела, тоже с калькулятором, сосредоточенная Ира. Она справлялась сама.

В ее списке значились куры, разными их частями, говяжьи и свиные шейки, масло сливочное 10 кг, сардельки, колбаски, и много чего еще, вкусного, – спустя три часа прогулок по «Метро» я нагуляла аппетит. Затем мы еще долго нервировали кассиршу, покупая по мере пробивания новых сумм еще и еще пакеты, а также, одну за одной, термосумки. Наконец, шесть тележек, груженных мебелью, моющими средствами, снедью, – каждому в руки – тронулись к парковке. «Заметь, Инчик, ты взялась, как настоящая хозяйка, за ту, где картошка и морковка с луком!» – веселилась Ира.

ххх

Про дневник – эффекта ради. Он вообще не должен был начинаться. Я нарезала рукколу и кинзу на грядке в тот вечер, когда Ира с Володей вдруг из общей приятной болтовни выходного дня вытащили – аккуратно так, чтобы обошлось без обмороков, как бы невзначай, вопрос. А можно ли попросить Юру, помочь им на Тассосе, поставить лагерь?

Я перестала дышать. Я вдруг со всей очевидностью поняла, что очень-очень хотела ставить лагерь. Там, на Тассосе. Что это было моим давним, жарким, уже одревесневшим желанием, которое только из деликатности к моим реальным планам не царапало душу.

Но звали не меня – Юрку, какой толк от меня? Что я умею делать топором и ножовкой, молотком и дрелью? Подносить – да, но разве это повод? Пока я пять минут радовалась за Юрку и страдала о себе, Ира так же аккуратно, как и в первый раз, выудила из бездны своей многоходовой игры следующее предложение. Мол, совсем стесняюсь спросить, но вообще, было бы чрезвычайно здорово, если бы и ты с нами: «А я бы попросила тебя приготовить что-то пару раз – я же буду, скорее всего, занята, а есть-то надо будет…».

Мой внутренний повар кувыркнулся от восторга, дав заодно пинка застенчивому начинающему писателю. Желтова!!! Это остров! Море! Песок! Чайки! Закаты! Да и все остальное, с чего можно стартовать без боязни – море и песок любят все, особенно если лето, и город растекается от жары, стеная об отпуске.

ХХХ

… Дорога к Тассосу петляла, на поводу у обстоятельств, и сбивая GPS-навигатор. В самом начале мы не понравились домнулу таможеннику. Точнее, ему не понравились не мы, а содержимое нашего бусика, который приехал до нас, выстоял очередь и уныло развернулся назад, по направлению к молдавской границе. Лично у меня опыта печальных встреч с румынскими стражами границы не было, напротив, всегда попадались пусть не рубахи-парни, но вполне нормальные, иногда снисходительные, а случалось, и романтичные таможенники, разглядывающие ночные звезды.

У этого же в голове не складывалось, почему контракт с греческой компанией о размещении лагеря есть, палатки и прочее снаряжение тоже присутствуют, а детей – нет. Аргумент, что сначала лагерь нужно разбить, а уже потом в него поселить детей, никак не действовал. Нашей машине, отстояв свою очередь, в наивной надежде, что сумеем найти подходящие слова, тоже пришлось развернуться.

Молдавские таможенники на вопрос, что делать, развели руками. Такого, судя по всему, у них в практике не было, что нашло нарумынского коллегу, непонятно, в общем, план пришлось срочно отредактировать – едем на юг, в Кагул. И уже немного по легенде. Легенда, признаться, была так себе, на «троечку». Мы – то есть, Ирина, домнул Владимир, Юрий, я, водитель бусика Миша и вожатый Кристи, – друзья, которые едут на отдых семьями, причем, дети плетутся где-то сзади в рейсовом автобусе, и вот под все это количество народу – пожалуйста, туристическое снаряжение. Но южные посты отнеслись к нам по-южному благожелательно и пропустили без допроса, кто, с кем и зачем.

ххх

… Печаль моя, Болгария. Южные пейзажи Румынии особой красоты пейзажами не очаровывают, но, все же, во всем чувствуется какая-то собранность, за которой можно разглядеть планы на будущее. И резко – едва пересек границу – погружаешься в запущенную, давно ничем не разбавленную усталость. Вроде те же деревья, то же небо, те же горизонты, кукуруза и подсолнухи на полях, да и архитектура зданий еще не сменилась, – а все иначе. Почему? – не знаю.

В объяснения, что болгары ленивы, мне никак не верится – знаю наших болгар, те еще трудоголики; скорее, убедительным считаю аргумент о скудных природных ресурсах, о численности населения – цифры и одного, и другого гораздо ниже румынских. Но, ладно, это тема другого разговора.

Впрочем, и в грустной Болгарии есть, к счастью, радостные места. Предсказуемо, но, и в самом деле, как не упомянуть Велико Тырново – самый живописный и душевный город из того, что видела в этой стране.

Велико-Тырново

Приехали мы почти к полночи и остановились в симпатичной маленькой гостинице, поднявшись к ней вверх по узким закоулкам, пробираясь между хипстерами, тусующимися слева и справа от обочины, сверху, на каких-то балконах, где-то еще. Это кафе для хипстеров в Велико Тырново – место культовое. (Окончательно, наконец, поняла, что из всех субкультур эта милее всего. Чудные лица, пытливые глаза, веселые одежды – хоть выпрыгивай к ним из машины, учиться жить.)

… Затем еще долго поднимались, уже и не помню, на какой этаж – ступеней было много, а после окружных путей к загранице их казалось еще больше…

Наконец!

УФФ! – в огромном, на всю стену, окне, горели огни старой крепости.

ххх

…А Ира хороша! – смеюсь про себя. Удивительный человек, в числе удивительного – сильное желание поделиться облюбованными местами, сильное настолько, что оно, по-моему, всегда у нее сбывается, и даже в случае сопротивления всех и вся. Я другая. Жадина. Я как вызов лично мне воспринимаю почти любых гостей того уголка, который восприняла всею собою. Как оскорбление – любую, пусть даже заслуженную, гримасу чему-то, что не так, как бы хотелось, или должно быть. А Ира – да! – хороша. О Тассосе она рассказывала не раз.

Соблазняла, подкрадываясь все ближе и ближе, подкидывая детали, открывая неожиданно папку с фотографиями, вспоминая истории, мечтая, строя планы. В том числе, и на тебя. И ты могла бы сколько угодно еще нежиться в грезах – предвкушение тоже ведь стоит дорогого, в конце концов. Но – нет, тебе решительно сократили расстояние до воплощения.

ХХХ

Да и нам еще совсем немного до воплощения Тассоса в моем сегодняшнем дне. Хотя, по правда говоря, то уже была ночь.

…Сначала, по утру, хруст болгарской баницы. Потом – поиски холодильников: да-да, мы еще и за ними поездили, утыкаясь в тупики улиц; я нащупывала в памяти когда-то родные слова, и уже почти заговорила в милом городишке Хасково, с атмосферой какого-нибудь Приморска образца времен СССР, с его улыбчивыми жителями, вспоминавшими, – скорее, для себя, русские слова, обсуждая, как им тут, сегодня, живется; но, наконец, и холодильник, и морозилка погружены в бусик, а мы еще так и не успели доулыбаться друг другу.

…Еще немного болгарских пейзажей. Печальных: мы вышли с Ирой в заброшенное лавандово-шалфейное поле, насобирали букеты, и долго еще, дорогой, вдыхали сумасшедшие ароматы, но это безмолвное угасание в одиночестве, эта тускнеющая синева, – я никогда не забуду это безбрежье покинутой лаванды.

Странных, даже диких: мы проехали и мимо цыганской деревушки, где дома без крыш, одни только опоры, с редкими обломками шифера, клочьями толя, без дверей, без дворов, без колодцев, без ничего, – только пестрота людей – детей, взрослых, мужчин, женщин, стариков, особо не разобрать, но понимаешь, что мир там другой, нами непостижимый, и, тем не менее, вот он, по трассе, ведущей к Греции. Красивых: дорога постепенно поднималась выше, петляя между покрытых лесом гор, и сквозь деревья выглядывали, то там, то здесь, очаровательные домики и виллы.

На совмещенном – болгаро-греческом пограничном посту – мы были к двум после полудня. Греки решили обаять сразу – полным доверием и к нам, и к нашему внушительных размеров багажу. Тиснули только печати в паспорта. Навстречу тянулась очередь. В окошках сидели грустные люди. Точно с такими же лицами сидели мы восемь дней спустя.

Лес вскоре исчез, уступив место полям желтых подсолнухов, вытянувшихся вдоль гряды темно-синих – словно с Рериховских полотен – гор, с белеющими пиками, подпирающими яркое синее небо. Оранжевое солнце медленно, аккуратно, чтобы ничего вокруг не задеть, спускалось вниз, разбавляя синеву до цветов нежного персика, кораллов, чайных роз – оттенки смешивались, переливались один в другой; Ван Гог бы, уверена, стоял бы уже у мольберта, благоговея от этой, невероятного богатства, палитры, я же просто онемела в этой галерее, сотворяемой на моих глазах самой природой, царственным жестом дарившей дивные картины, – ну что, влюбилась без памяти, или еще помучить?

Она продолжала: начались олеандры. Когда-то я уже была в Греции, но дорога лежала на самый юг, и те чахлые страдальцы, разделявшие автобаны, были один в один похожи на те, что каждый май вытаскивала из недр комнат соседка Вера Ульяновна, в неистребимой надежде, что уж этим летом ее цветок на воле, под жгучим зализничанским солнцем, окрепнет и разойдется в ширь и в верх; надежды всякий раз не сбывались – не по олеандру огромная кадка, с остановками, вскарабкивалась по ступеням назад, в сумеречные осенние комнаты.

А что же я вижу теперь?! Так разве бывает? В глазах – буйство рослых раскидистых красавцев, темно-пурпурных, розовых, кипельно-белых, сливочно-пломбирных, кроваво-красных, каких-то еще, прикрывавших, кокетливо покачиваясь, жизнь за заборами, во главе с хозяевами аккуратных двухэтажных домиков, неспешно распивающими на своих балкончиках вечернюю чашку кофе.

ХХХ

… Наконец, Керамоти́, последний городок на материке. Растворяются в пока еще синем небе краски закатного солнца, отражаясь в такой же синеве воды. Уже десять вечера, а то и больше, а жизнь кипит. Кажется, все, кто здесь живет, высыпали в одночасье на тесные, бок к боку прижатые терраски таверн, чтобы проводить еще один счастливый день, выпивая в его честь бокал вина под звуки «Сиртаки».

Гуляют по набережной пары, бегают дети, машины вползают на паром, а их хозяева поднимаются наверх, чтобы предаться последнему вечернему шоу угасающей субботы, – покормить специально купленной булочкой чаек – они тут как тут, лениво парят над темнеющей гладью тихого моря, окунаясь в последние блики заката.

Кто-то любуется белоснежными яхтами, аккуратно, одна к другой, пришвартованными к берегу, все дальше удаляющимися от нас огоньками городка, и всматривается вперед, где скоро, совсем скоро покажутся другие огни – ночного острова, что ждет нас, тоже с бокалом вина. Спустя сорок минут, допив остатки ледяного ла́тте, мы спускаемся с верхней палубы. Ирина в радостном волнении – такой я ее, пожалуй, никогда еще не видела. Так возвращаются, наконец, домой, после долгого-долгого путешествия, в котором было разное, но сильнее всего – огромное желание, ступить ногой на бесконечно дорогую тебе землю. Ну, здравствуй, Тассос.

Пока домнул Владимир ждет, когда ему завернут горячие гиросы, мы, выйдя из машин, разглядываем огромную кучу мрамора.

Мрамор тут повсюду, рассказывает Ира, к нему местные жители – как мы к котельцу, богатые снобы его игнорируют, предпочитая тайком таскать камни из мест археологических раскопок, ощущения, понимаете ли, другие – жить в доме, сложенном из историй и легенд, писавшихся тысячелетия назад.

А мне мрамор нравится – я беру свой первый камешек и кидаю в недра сумки. Он, кстати, до сих пор там лежит.

Еще 12 километров – и мы, наконец, въезжаем на территорию кемпинга. Ира что-то обсуждает с парнем на рецепции. «А вы идите, потрогайте море!» – улыбается она, мы проходим в темноте пару-тройку шагов, но моря не видно, видимо, не туда свернули, и потому возвращаемся назад, к машинам. Вот, наконец, та аллея, в закутках которой и предстоит разбить лагерь.

Но это завтра. Сегодня же нужно собраться с силами и установить три палатки. Целых три! От отсутствия сноровки некоторых, вроде нас)), а еще больше, от усталости, дело движется не так быстро, как этого хочется. Забить колышки в густой чаще олеандр (опять олеандры! – я их вижу, в свете уличных фонарей) – дело непростое. Между тканью палатки и стеной деревьев едва протиснуться. Ира шепчет Юрке: давай поменяемся местами, я пролезу сюда, чтобы тебе лучше светить телефоном. Рокировки в олеандрах – почти название для детективного романа.

Где-то в темноте ругается Володя, домнул Владимир: «Украли рога!». Кто??! Кому мог понадобиться череп козла, в два часа ночи, в спящем кемпинге? «Кто украл, Володя?» – «Коты! Целая банда котов!». Коты шныряют здесь по ночам оравами, шаря в неосторожно оставленных на земле сумках и пакетах. Среди ерунды, вроде насоса или туалетной бумаги, непременно найдется что-то стоящее, ароматно пахнущее. Например, рога – эту голову на рынке недавно купила Тамара, и она, в смысле, голова – едва ли не объект культа в будущем лагере. …Спустя пять минут: «Все, нашел, валялись на дороге» – «Прибей к вывеске аргонавтов, она где-то среди рюкзаков» –

«Если их прибить, эти сволочи все равно упрут, вместе с вывеской». Привязал рога куда-то высоко, к олеандре.

… Ловлю себя на мысли: если бы мне кто-то еще недавно сказал, что в два часа ночи я буду на каком-то острове помогать разобрать палатку – я! в два ночи! палатку! непонятно, где! – я бы посмеялась нелепости подобной фантазии. В палатке последний раз я спала, будучи еще студенткой. Точнее, не спала, а с грустью размышляла о том, как меня сюда занесло, и к утру двухдневного похода окончательно сделала для себя вывод, что палаточный отдых – не для таких, как я, и, пожалуйста, не стоит пытаться меня уговаривать.

И вот мне уже столько лет, а я натягиваю веревку с левого угла, ожидая, когда крепкая рука с топориком вобьет колышек. Привет, Ира. И до чего чудны твои дела, Господи!

Три часа ночи. Четыре стула на песке. Сидим. Вкуснейший, еще теплый, гирос и холодная рецина – местное вино с привкусом живицы. О! Вот же оно – море! Действительно, оно совсем близко, просто в первый раз мы его не нашли, потому что … не услышали. Я впервые вижу, как море спит, безмятежно, лишь изредка вздрагивая легкой, едва уловимой волной.

ХХХ

Проснулась я под странные, прежде неведомые моему уху звуки.

Сонный мозг пытался рассмотреть варианты того, что бы это могло быть. Особые, неспешные, как вся греческая жизнь, газонокосилки? Или поливальные установки? А может, какой-то оригинальный, островной вид транспорта? Спустя какое-то время осенило. Цикады! Но почему – с утра? Наши сверчки берутся за смычки по ночам, и я жила в уверенности, что цикады тоже расчехляют свои инструменты ближе к вечеру. Но – нет, трещотки включаются, как по команде дирижера, приблизительно в девять утра.

Все – сразу, дружно, громко, так, что поначалу этот оркестр не дает сосредоточиться, но потом ты к нему настолько привыкаешь, что, как только – тоже словно по мановению палочки – они стихнут, тебе чего-то не хватает. «Чего они замолчали?» – разочарованно-обеспокоенно оглядывался на олеандры – там, предположительно, жили цикады, – на третий день Кристи, который хотел успеть до ужина обмотать золотой нитью рога упомянутого козла. Цикады – словно часы, отмеряющие, сколько тебе можно работать. Улеглись цикады – пора и тебе свернуть дела, а то, глядишь, так и не заметишь, в каком удивительном месте тебе повезло оказаться.

Наверное, когда-то здесь, вдоль берега, рос лес – пихты, сосны, олеандры, рододендроны, сумахи, и другие деревья и кустарники. И, наверное, этот массив однажды решили раскроить под кемпинг. Разбили на аллеи, расчистили по обе стороны аллей площадки, где-то по полсотни квадратных метров каждая, и получились уютнейшие уголки, скрытые с трех сторон от чужих глаз, но где хватает места и для палатки, и для домика на колесах, и для терраски с шезлонгами, столиком и стульями, и всего остального, что сделает твою жизнь на острове красивой не только для души одной, но и удобной для тела.

Три санитарно-гигиенических узла, в разных концах кемпинга, которые постоянно прибирают милые улыбчивые гречанки. В каждом – прачечная с мраморными раковинами, кухня с холодильниками и, опять-таки, раковинами из мрамора для посуды, туалеты и душевые с холодной и горячей водой. Воды, к слову, на Тассосе хватает – по всему острову ее качают из артезианских скважин.

Кристи каждые полчаса наливает воду в кувшин с фильтром, – привычка осведомленного гражданина Молдовы, ничего не поделаешь, хотя мы все пытаемся его утихомирить. Вода на Тассосе вкусная и мягкая. В отражении зеркала замечаю, что мои прямые, как проволока, волосы начинают виться, как у моей бабушки Лизы. Чудеса.

Аллеи «трехслойные»: живая изгородь рододендронов, над ними – олеандры, над олеандрами – пихты. «Улочки» упираются в песчаный пляж, шириной в метров тридцать. А дальше – море.

ХХХ

… Поставить посреди дорожки стул – и стать зрителем. События разворачиваются в узком кадре, очерченном рядами аллеи и линией горизонта. На лазурном экране застывают длинные, как у Тарковского или Феллини, кадры. Вот зависла, почти у самого берега, белая яхта. Десять минут, двадцать, уже полчаса. И, убаюкав твое внимание, яхта вдруг растворяется во времени. А теперь по белому песку вышагивает чайка, вытягивая перед собой лапку, и замирая, как солдат в карауле. Чайка и море – и вот еще четверть часа проскользнуло. Резвятся мотыльки, в потоках игривого дуновения морского бриза. Олеандры в такт гладят шершавые стволы пихт. По застывшей, от собственного великолепия, голубой глади неспешно плывет синий кораблик.

Откуда-то доносится голос водителя Миши: «Доамна Ирина, а в этом море можно плавать?». Многозначительная пауза – недоумение. «Конечно! А в чем, Михаил, проблема?» – «Я хотел зайти в воду, но не стал, – здесь почему-то больше никто не купается. Почему???», – недоумевает он. Для человека, привычного к пляжам, где кильками в банке лежат граждане отдыхающие, созерцая крупным планом телеса ближнего, пустынный берег – нонсенс. Что-то с морем не так.

А с морем все так. Просто его тут, на Тассосе, скорее, созерцают, им любуются, его вдыхают, его рисуют – в сердце, в памяти. Живут, наконец, у моря, – в своем трейлере или в палатке. Погружения – лишь одна из форм общения с ним.

Михаил, успокоенный, зашагал к воде. И долго, радуясь, как ребенок, прыгал, плавал, нырял, заглядывая под воду к рыбкам и крабам, – очень долго, пока не сгорел.

Еще немного песни о море. Когда меня до сих пор спрашивали, люблю ли я его, впрочем, задавая вопрос риторически, я терялась. Сказать «нет» было несправедливо бы по отношению к прекрасной стихии. Но сезонные массовые заклинания на тему моря звучали мне чуждо. А все потому, что пляж, как посредник, прежде не давал дойти – в полноте чувств – до самой воды. Сейчас, наконец, я поняла: конечно, люблю.

Само собой, я повидала далеко не все берега Земли, и, конечно, на белом свете есть такие места, которые не позволили бы подвергнуть сомнениям мое отношение к морю, но именно здесь, на Тассосе, я испытала волшебное ощущение, когда ты с морем один на один, когда люди по обе стороны твоего одиночества не больше, чем силуэты, расставленные сценографом на задниках декорации. Я, наконец, обрела то море, которое меня сильно и глубоко тронуло, – до сих пор убежденная, что Владимир Семенович прав, и лучше гор могут быть только горы. Сейчас я, оставаясь верной первой своей любви, понимаю, что там, на изумрудном острове, в прозрачной бирюзе Эгея осталась часть моей души. Как бы сентиментально это ни звучало.

ХХХ

Утренние размышления, идти в море, к ёжикам (иногда они встречаются в камнях – и эти встречи не в радость, что для ёжиков, что для человека), или сходить сначала в магазин, купить специальные тапки, прерывает встреча с домнулом Владимиром: «Доамна Инна, собирайтесь, поедем на рынок в Принос». Да, у нас высокие отношения. Но – о рынке. В деревушке, что мы живем, рынок местная мэрия открывает только по понедельникам. В остальные дни здесь площадь, объединяющая эту самую мэрию, и какие-то еще административные и прочие здания. Проехаться от Скала Принос, где наш кемпинг, до Приноса – минут пять по петляющим узким улочкам, где самая большая проблема – припарковаться.

Ира говорит, прогулка сюда входит в программу лагеря. Здесь закупаются овощи и фрукты для кухни, а заодно у лагерных ребят отличная возможность набрать себе греческих сладостей, а, если не потратить все на рахат-лукумы и конфеты, то и на подарки родным. Например, оливки и маслины местных крестьян – любых оттенков и вкусов, и все тебе, конечно, дают попробовать, и таешь ты в этом оливковом раю, уже воображая саму себя бойкой греческой крестьянкой, со своими, самыми вкусными оливами. Оливковое масло – из разных регионов, материковое и островное.

Мед – цветочный, сосновый и цветочно-сосновый. Сосновый нам заказывал Тимка, который как-то им угощался в гостях у Ирины. Персики, абрикосы, виноград, черешня, – здесь они крупные, сочные и очень вкусные. В ряду сладостей – рахат-лукума всех цветов и вкусов, вяленых фруктов, цукатов, пастилы, орешков, мы набираем местных леденцов, чего-то еще, не помню, чего, – всё внимание переключили хозяева товара, которые, услышав наши обсуждения, заговорили с нами по-русски. Муж и жена, родом из Грузии, лет двадцать переехали сюда, уже давно и совсем свои, и хотя, наверное, и вспоминают с ностальгией прошлое, но счастливы в этой жизни.

Вообще, русский тут – не редкость, на Тассосе живет довольно много понтийских греков – выходцев из Казахстана и России. И все они радостно оживляются при звуках нашей речи, вспоминают знакомые слова, и даже просят поправить произношение, как, например, рослый молодой грек, торговавший в узком проулке всякой всячиной по 1 евро. Жаль, что глаза разбежались, – потом жалела, что не набрала побольше симпатичных бутылочек для оливкового масла, подсвечников, чего-то еще. Но кое-что уже оттягивало руки – формочка для кекса, которой Ира решила поощрить мои экзерсисы в выпечке, какая-то штука от брызг при жарке, подушки для беседки.

А Юрка страдал у рядов с травками. Юный розмарин сводил с ума моего мужа – какая разница, что дома четыре кустика уже растут?! Это же другой, с Тассоса. Конечно, мы не ушли без розмарина, а заодно подарили Ире кустик греческого базилика – его на следующий день Юрий посадил у Ириной палатки, выложив вокруг камнями, и наказав расти, цвести, и охранять лагерь. Базилик – оберег, вы это знаете?

… И вот уже Ира ждет нас за углом, в уютнейшей кафешке. Когда-то ее хозяин покорил Ирину тем, что, присев в надежде что-нибудь вкусненькое перекусить за чашечкой кофе, она услышала в ответ его извинения, дескать, я так сожалею, но у нас тут – кофейня, а вот зато там, напротив, продают отличную выпечку, и почему бы ей не взять там пару слоек с начинкой на любой вкус, а он пока ей сварит отличный ароматный кофе?

Так Ира тогда и поступила, и с тех пор, бывая на Тассосе, после прогулок по рынку Принос, и захватив по пути пару нежных сочных слоек, непременно заглядывает сюда. Вот и мы проходим обряд посвящения в созерцателей жизни Приноса. Кофе. Выпечка. Мне достается со шпинатом и фетой, это невероятно вкусно, и, признаться, сильно отвлекает во мне наблюдателя – пальцем подбираю нежные кусочки с салфетки. И лишь разделавшись со слойкой, я, наконец, замечаю, что сижу в десяти сантиметрах от роскошного базилика.

Огромного, кустом, с наши самшиты, терпко-нежного, с легкой апельсиновой ноткой, аромата, словом, такого, от которого опять теряю дар речи, переходя на междометия. Да, кому-то что метрового роста базилик, что бузина на обочине, но не мне, ботану в обострении. Ах, Принос, ты чудесен – ладонь гладит выпуклый бочок бутылочки, куда я потом, наверняка страдая от разлуки, кину веточки розмарина и базилика, налью масла, разумеется, оливкового, и буду, пробегая мимо по кухне, кидать взгляд на новый фетиш, повторяя обещания, вести себя целый год хорошо.

Так оно и будет…

ХХХ

… Из хаоса бесконечного багажа постепенно вырисовываются контуры будущего лагеря. «Где Ирина Владимировна?» – кричит оттуда, где мужчины, вооружившись молотками и дрелями, собирают мебель, домнул Владимир.

Ее муж, между прочим. «В море пошла!» – «Какое море??! Да вы посмотрите, какой мы умывальник сделали!». В правом углу участка, где будет столовая, возводится кухня – ставится специальный тент с антимоскитной сеткой, внутри – отличные столы с рабочей поверхностью, и уже установлена газовая плита.

Мы готовим обед, причем, вопреки тому, что в баллоне, по идее, нет газа, а другой баллон ребята оставили на заправке, и должны забрать его только к вечеру. «Православно-греческое чудо», – шутит Ира. К слову, о газе. Здесь, судя по всему, его не бодяжат, и поэтому все готовится здесь раза в полтора быстрее, к чему еще нужно приноровиться. Вот, например, борщ: в молдавской реальности, чтобы его сварить, потребуется часа полтора. Закинул мясо в воду – и жди еще минут 20, пока пенка поднимется. А тут – не отойти, процесс идет так быстро, что иногда случаются кулинарные конфузы.

Нам делают футбольную площадку. Стоило Ире обмолвиться о том, что хорошо бы детям на пляже установить что-то для игр, как директор Яна тут же дала соответствующие распоряжения, и уже третий день в узкие аллеи втискивают свои грузные бока КАМАЗы, ломая ветки олеандров и рододендронов. Лица водителей скорбно молчаливы – их лишили сиесты, а это еще та обида. Но Яна – менеджер новой формации, у нее – заокеанское, кажется, образование, а потому игнорирует немые укоры в оливково-масляных глазах греческих шоферов.

Да, сиеста – святое. Ее греки, за редким исключением, чтут. Причем, и по закону. Заставил работодатель выйти своих подчиненных после 14-00 на рабочий участок – рискует нарваться на штраф. Все стоит, и паромы тоже. Во всех гостиницах и на виллах висят предупреждения, не шуметь в интервале с 14-00 до 17-00, иначе могут вызвать полицию.

И в кемпинг в эти часы нельзя ни въезжать, ни выезжать из него. Ира рассказывает о своем знакомом тассовце (или тассиянине?) Грегори, у которого как-то поинтересовалась, нужна ли сиеста в межсезонье, и, тем более, зимой? Грегори ответил, что «если он не поспит в обед, то он не слишком свеж и хорош для вечера – I am not good for the evening», – это для них уже привычка, неважно, плюс пять на улице, или высоко за 30.

Отдыхаем за обеденным столом и мы. Хлеб здесь дорогой, около евро, а у нас улетает второй батон, – до чего же вкусный! Одним греческим богам ведомо, как греческие пекари умудряются из обычной пшеничной муки, дрожжей и воды создавать нечто, такое мягкое, воздушное и ароматное. Я, которая легко обходится без хлеба, тут его не ем – я его уничтожаю, решительно спрыгивая с диеты.

ХХХ

В кемпинге становится громче. Приехал греческий детский лагерь. Эти буйные мальчики и девочки совсем рядом от нашей палатки, и, судя по всему, у них полная вольница, и я вовсе не уверена, что они ложатся спать, в принципе. По крайней мере, я укладываюсь, когда они еще вовсю пляшут на дискотеке, и просыпаюсь, когда они прыгают – делают зарядку.

Причем, я, вечно страдающая бессонницей, с шишками хмеля в подушке, с лавандовыми букетиками у изголовья, и травяными чаями на ночь, тут умудряюсь выключаться, как те цикады, в десяти метрах от с ума сходящих, в избытке бодрости, детей. Без хмеля и букетиков лаванды. Воздух чем-то разбавляют?..

О греческих детях. Шумные, любопытные, независимые. Глаза острые, носы большие, пока еще угловатые и несуразные, как это бывает у подростков, но уже намеки на породу чувствуются – и вырастут из них прекрасные лебеди, в смысле, греки. Взрослые греки действительно очень красивы. Особо мужчины. Это очевидно даже для тех, кто предпочитает блондинов.

И наш лагерь почти готов. Вот палатки для юных туристов. Здесь – для вожатых. Тут – для доктора Стаса. Площадка для дискотеки. Кухня и столовая. Склад. Все – под затеняющими сетками. А здесь – проходим аккуратно! — живет биг босс. Ира. Ирина Владимировна, которая вроде сидит за столом, и работает за компьютером, но все видит и все слышит.

А по ночам еще воспитывает ящериц и выскакивает на поиски мяукающих котят – это у нее, вообще-то, привычное «развлечение», сколько уже таких одиноких и брошенных она снимала с деревьев, доставала из-под машин, выхаживала, отдавала в надежные руки, или, поддавшись очарованию новой усатой мордахи, оставляла себе. К счастью, тут заброшенных котят нет – это все проделки пересмешника, проверяющего Иринину бдительность.

…А я нежусь в гамаке, обнявшем меня, убаюкавшем до младенческого экстаза – только что не агукаю. Воздух за день так разогрелся, что начинают играть южные, неповторимые в своем ансамбле, ароматы. Сначала вступают дуэтом разгоряченные пихты и томные олеандры, терпкость хвои и медовая сладость; постепенно к ним присоединяются смолянисто-горьковатый тополь, легкая кокетливая конопляная нотка – откуда-то снизу, от травы, и оттуда же поднимается еще один запах – душный, дынный, от пихтовых шишек, лежащих у ног своих родительниц. Эта симфония звучит повсюду, где бы мы ни гуляли, взрываясь громким «фортиссимо», как только выдохнет пролетающий мимо ветерок…

ХХХ

А мы гуляем. «Сегодня едем в Алики́», – в голосе Ирины слышится особая нежность. По дороге, поднимавшейся вверх, и открывавшей – за каждым поворотом – очередной пейзаж, бухты и бухточки, скалы и горы, домики в горах, дикие пляжи, рощицы, мотается беспомощная моя голова влево-вправо, не успевая пережить восторг, Ира просит Володю: «Тормозни у обочины». «Так, Инна, иди, рви свой пунцовый олеандр. Только быстро!» – и я выскакиваю к ряду кустов, и среди них – да! – пунцовый. Пока я обламываю поросль, пунцовых, а еще и белых, и, конечно, лососевых оттенков, и тянусь к кремовому, Юрий с вожделением неутоленного агрария смотрит на пышный куст розмарина, что красуется за забором. «Люди, совесть у вас есть?!» – сигналят нам из машины. Помилуйте, какая совесть в таких сложных обстоятельствах?

Восстановить душу и дух – остановка как раз для этих целей. Справа от трассы – стоянка, от нее – тропинка вниз, к воротам, за которыми – монастырь Архангела Михаила, самая древняя обитель в этих краях, построенная больше тысячи лет назад.

В поисках информации об этом особом месте, где все испытывают особую благодать, нашла интереснейший материал Варвары Кашириной «Остров Архангела Михаила» (http://www.pravoslavie.ru/orthodoxchurches/65950.htm) – тут и о старце Луке, основавшем монастырь, и о том, как явился архангел Луке, и о том, как забил источник из камня, как в обитель попала частица Честного гвоздя, которым был распят Спаситель, о спасительной пещере, путь к которой указал архангел, и многих других чудесах, – советую почитать. А мы вернемся туда, в июнь.

Архангел Михаил – покровитель Тассоса. А поскольку именно он же – и покровитель Святого Инны (да-да, Инной называли когда-то исключительно парней), я вижу в этом некий знак. Тут, на Тассосе, по идее, со мной все должно быть совсем хорошо – я это понимаю скорее умозрительно, поскольку такой недоразвитой христианке, как я, признаться, не хватает смирения, не всегда удается принять и поверить безоговорочно.

Точнее, я человек верующий, но не религиозный, и скажу сейчас совсем уж крамольную вещь, но по мне, так все религии – в основе своей – про одно и то же, а именно, про любовь. Но все же иногда попадаешь в такие места, где дремлющее в твоих генах православие вдруг поднимает голову и раскрывает широко глаза, ты не понимаешь, что это, но ты и принимаешь, и веришь. Здесь, в монастыре Архангела Михаила, так и происходит.

На входе сидят благочестивые дядечка и тетечка, в чьих задачах – оценить твой внешний вид, с точки зрения целомудренности. У Иры слишком открыты загорелые плечи – и ей выдается пелерина, у меня слишком прозрачна батистовая юбка, и вот уже я натягиваю поверх нее еще одну, из плотной вискозы. Надо заметить, на нас не цыкают, как это случается в наших храмах, – здесь контроль без порицания.

Всё! – в нынешнем облачении, мы не отвлечем ни одного добропорядочного православного, что сейчас гуляет здесь, молится, ставит свечи под куполами старинной церкви. Часть монастыря, та, где живут монашки, от посторонних глаз закрыта. Но мы можем заглянуть в окошки оружейной палаты – там хранятся ножи, сабли, кинжалы разных эпох и с разными историями, принесённые в дар монастырю. У входа в церковь, под виноградником, возлежащим на крепкой деревянной пе́рголе, на скамье, стоят корзинки – в них рахат-лукум, розовый, лимонный, ореховый, какой-то еще. Бесплатное угощение от монашек.

В храме покой и благодать, светлые образа, потрескивание свечей, сгорающих за упокой или во здравие, тишина и что-то еще, особенное, чего не передать словами, – но это нечто наполняет тебя как сосуд, и ты выходишь другой, хоть чуть-чуть, но точно, другой, без суеты, с радостью глядя в небеса, и доверяя земле под тобой. И так боязно расплескать из себя безбрежный покой и чистый, без теней, свет.

А затем, стоя на каменной, увитой красавицей бугенвиллией террасе, нависающей над морем, ты вглядываешься в острова напротив. Когда нет тумана, виден Афон. Сегодня ясно. И мы его видим. И снова чувства, которым не подобрать слова.

… Снова проходим часовенку. Рядом, весь в камне, течет родник. Омываемся святой водой. Пьем. Набираем с собой. И, конечно, еще раз, напоследок, загадываем желания и произносим про себя молитвы, которые еще долго, тихим эхом, звенят в наших душах, так надеющихся, что будем живы, и все будет – у нас всех – хорошо.

ХХХ

Еще полкилометра вперед – и мы останавливаемся в еще одном чудном месте Алики. Слева – склоны в оливковых рощах, частично выгоревших – прошлой осенью тут случился пожар, люди, к счастью, не пострадали, но деревья – местами – сильно, а с ними наверняка и живность – птицы, зверюшки… До слез!

Зато внизу – красота-то какая.

Бухты большие, бухточки в миниатюре, мраморные берега, уютные пляжи. Море такой яркой, неправдоподобно яркой бирюзы, местами уходящей в кобальт, местами – в тона нефрита, морского зеленого, хвойно-зеленого, словно его чья-то мастерская рука, не ленясь, фотошопила – такие цвета обычно можно увидеть в рекламных проспектах туристических компаний.

А вот домнул Владимир сокрушается, что море, видите ли, не того цвета, что обычно оно изумрудное. Теперь и я сокрушаюсь, в свою очередь, оттого, что домнул Владимир настолько избалован, что не видит, точнее, не ценит эти оттенки.

Огибая пляж, проходим мимо олив – и я, наконец, трогаю их. Для меня это еще одно чудо – они живые, теплые, в узлах и морщинах, видевшее разное, все помнящие, и, без сомненья, мудрее, чем мы, рассуждающие о цветах сегодняшнего моря, – они уж точно знают, что оно бывает самое разное, но всегда прекрасно.

Дальше – археологические раскопки, древние камни – остатки древних греческих строений, затем – узкая тропинка вдоль пихт и сосен над морем, ведущая к самому старому карьеру, где когда-то начали добывать мрамор.

Дует легкий бриз – и снова нас окутывает терпко-сладкий аромат Тассоса. Мраморные глыбы лежат в море, сидят в нем, наклоняются к нему, отдаются ему, – как красив этот дуэт камня и воды.

Мы распластываемся звездами на просторном мраморном плато, уходящем на дно морское, фантазируя, как бы пару тонн прихватить в Кишинев – мне, например, очень надо, я обещала нескольким очень хорошим людям памятники при жизни. Да и всем надо!

Неподалеку местные мальчишки ныряют со скал в прозрачную бирюзовую гладь, дно которой утыкано морскими ежиками.

Мальчишки босоногие, безо всяких противоежиковых тапочек, – видать, у них свои договоры. Нехотя отрываемся от камней – того глядишь, срастемся, превратимся в мраморные статуи, изображающие ошалевших от невозможной красоты молдаван. На обратном пути, на террасе чуть ниже, в самой скале, – пещера.

Когда-то тут жил, рассказывает Ира, монах-отшельник. Божие люди и до сих пор приходят сюда, отмаливая человеческие грехи, и прося у Всевышнего милости для всех его детей. Все, кто сюда заглядывает, оставляют что-то свое – расческу, например, зеркальце, открытки, иконки, веря, что и за их хозяев непременно помолятся, прикасаясь чуткими тонкими пальцами к этим невинным посредникам человечьих душ. Мы тоже верим.

ХХХ

«Сейчас я тебе еще одно место покажу – тебе понравится», – хитро улыбается Ира, и мы, проезжая очередную деревушку (или городишко?), сворачиваем в очередную олеандровую аллею, и оказываемся на очередном диком пляже.

Может, пляж и не дикий, – вдоль берега растянулась гостиница, и не одна, но людей здесь нет. Есть только пару шезлонгов. И тысячи восхитительно белых камней – ради них мы здесь. У меня начинается каменная лихорадка. Я не знаю, на какой раз пребывания на Тассосе она проходит, и проходит ли вообще – Ира тоже набирает в пакет овальные белоснежные экземпляры.

Но она уже хоть способна сосредоточиться – и выбирать. Я же кидаюсь на все, складируя на огромном валуне набранное. Домнул Владимир, подняв бровь, опять напоминает: «Будете платить за вес, доамна Инна. И сама разбираться с таможенниками», – «Володя, ну, у нее не так много», – успокаивает Ирина, а я-то понимаю, что Володя уже оценил запасы, что припрятаны в лагере между олеандрами и пихтами, – там у меня уже пакета два собрано. А еще и шишки пихтовые. И целые ветки с шишками.

На остров опускается ночь, когда мы подъезжаем в Панагию – именно здесь самая бурная жизнь на Тассосе. Таверны и магазинчики прилеплены друг к другу, разобраться, где заканчивается одно кафе, и начинается другое, несведущему туристу почти невозможно. Пока домнул Владимир паркуется, мы совершаем экскурсию – именно так, не иначе – вокруг древней чинары, настолько огромной, что ее с трудом обхватывают шесть человек, взявшись за руки, и пьем воду из ключа, что пробился в толще ствола.

И, конечно, опять загадываем желания. По пути, в сувенирной лавке, беру в подарок Викушке, жене старшего нашего сына, эко сумку, с надписью «Тассос» – Викуша за эко стиль жизни, должно понравиться. Даньке покупаем местное варенье – в янтарном сиропе выложены слоями дольки апельсинов, инжиров, киви, а бутылка – оцениваю взглядом «посидельщицы» – останется мне потом.

И вроде одна терраса за другой, а мест свободных нет. Мы ждем своей очереди в таверну «Елена», названную в честь ее хозяйки. Эта улыбчивая, невероятно шустрая, и изящная, как статуэтка, женщина тоже обслуживает посетителей. Как и ее сын, и ее дочка. Официант на английском языке – греки отлично его знают – нам объясняет, что каких-то четверть часа, и он обязательно нас усадит в удобном месте. Спустя пару минут я не верю своим ушам: они с Володей о чем-то болтают – на русском. Парень из Львова. Но живет уже тут, на Тассосе.

Греческий салат – крупные, нарочито небрежно нарезанные овощи, с оливками и кусками феты, сдобренные орегано, и щедро политые оливковым маслом – его бы одного хватило. Возможно, и на двоих. А еще и с их хлебушком, точно на двоих. Но главный герой этого вечернего праздника – козлик с барашком на вертеле. Нежнейшее, сочное мясо с тонкой румяной корочкой, но как жаль, что, насытившись зрелищами сегодняшнего дня, не хватает сил на гастрономические удовольствия. Забираем с собой оставшуюся половину ужина – завтра такие вкусности будут кстати.

ХХХ

Утро. С грузовичка бодро спрыгивают двое рабочих, вооруженных секатором и электропилой, принимаясь безжалостно обрезать олеандры и рододендроны. Чтобы, как они нам объясняют, ветки не мешали проезжать машинам, выгружающим песок на пляж. С одной стороны, конечно, лучше грамотно срезать, чем вырывать и обламывать.

Но все смотрю на наполняющийся зелеными побегами кузов, и вспоминаю Веру Ульяновну, радовавшуюся каждому новому ростку своих робких, в три тонких ствола, олеандров. И сердце рвется. Да, куда уж им, грекам, до страданий граждан из страны с умеренно-континентальным климатом?

Последние штрихи в подготовке лагеря. Генеральный директор, вооружившись веником и совком, сметает весь мусор, оставшийся после великой стройки. Завтра в 11-00 приезжают первые аргонавты. С ними – замначальника лагеря Саша, повар Адриан, доктор Стас и вожатая Марина.

А мы, чувствуя приближение финала, гуляем, отламывая заодно молодые побеги олеандров и рододендронов. Домнул Владимир меня убьет. Многие из тех, кто сюда приезжает, – завсегдатаи кемпинга. Арендованные на годы площадки выложены камнями, из них же выложены тропинки. Приехал – пришвартовался – и ходи по родным дорожкам. У некоторых установлены спутниковые антенны, кухни оборудованы техникой – микроволновки, блендеры, тостеры, растут в горшках многолетники, припаркованы квадрациклы, на которых по вечерам их хозяева разъезжают по деревушке, – словом, здесь для них второй дом. И их легко понять. Зачем что-то еще искать, если собственный рай уже обретен?

ХХХ

Дети приехали. Но не в 11-ть, как планировалось, а к семи вечера. Сначала болгары неспешно, слишком неспешно принимали длинную очередь, тянувшуюся к греческим берегам, затем наступила сиеста.

Но охлаждающий арбуз и освежающее море делают свое дело – вот первая смена уже бодра и весела, под ритмы евровизионной песни SunStroke.

А у нас – ночная романтика на берегу моря. Захватив стулья, стол, одноразовый гратар, тарелки, вилки, замаринованную, с утра еще трепыхавшуюся дорадо и ставридку, лимон, бутылку холодного белого местного вина, бокалы и свечи, мы после полуночи устроили пикник. Сомлевшее за день от жары море уже спало, и мы старались его не будить. Справа сверкали огнями нефтяные вышки, справа – мигали фонарями ночные таверны. Счастье пахло костром, пихтами и морской свежестью.

Оно струилось вокруг, оно растекалось внутри, заполняя клеточки памяти, чтобы потом, когда будет сыро, слякотно, громко и грубо, против коррупции и за демократию, уныло и тоскливо, за стариков и за детей, выдергивать себя из вязкости беспределов, и – вспомнить эти три часа в ногах у спящего моря.

И так тоже будет.

ХХХ

И еще одна прогулка – на Ипсарио. Ипсарио – самая высокая гора изумрудного острова. Ире нужно определиться с маршрутом, по которому через несколько дней пойдут аргонавты. Едем.

По дороге встречаются старые, сотни лет назад высаженные, оливковые рощи, с затейливыми сквозными узлами на стволах, через которые виден сад. Крестьяне в шезлонгах, со столиком, у самой трассы, тянувшейся в гору, – а там свой сыр, свой мед, свои оливки, свое масло, сиропы и вино, и все такое домашнее, настоящее, как и вся жизнь этих людей, которые улыбаются нам из своих шезлонгов просто так, вне зависимости от того, готовы ли мы у них купить сыр, или нет.

И, знаете, что я вам скажу? У греков есть, чему учиться. Они, в силу сложившихся обстоятельств, многое потеряли, много чего у них отобрали, и богатыми – с точки зрения материальной – их никак не назовешь. Не потому что ленивы, вопреки бытующим стереотипам, а именно в силу перечисленных причин. Но есть одно «но». Эти причины никак не влияют на их вкус к жизни. Они умеют жить здесь и сейчас, а значит, умеют быть счастливыми. Ценнейшее качество, если так подумать. Правда, у них есть море и горы. Но только ли в ландшафте дело?

…Мы останавливаемся у пересохшей речки, и видим сохранившееся озерцо – все, что осталось от весеннего полноводья, – а в нем плещется форель, причем, в изобилии. Неподалеку пасутся козы, звеня колокольчиками.

На какой-то развилке сворачиваем вправо – и, не обнаружив там ничего, кроме тянущихся непонятно откуда и непонятно куда шлангов для орошения, возвращаемся назад, причем, пешком, потому что то, что мы умудрились заехать сюда по этой проселочной, в рытвинах, дороге, еще не означает, что эта дорога рассчитана на встречу с легковым транспортом, и готова без боя отпустить жертву. Машина буксует, и мы выходим, облегчая ее сложное положение.

Наконец, взбираемся на Ипсарио.

Вид оттуда – ошеломляюще красивый, под ногами – целый остров, леса и море.

Откуда-то от земли исходит изумительный аромат. Наклоняюсь – среди камней распластались, растянулись какие-то цветочки, сиреневые, розовые, белые.

Срываю веточку – что это? Лаванда??? Тут же вспоминаю какого-то серьезного ботаника в телевизоре, рассказывавшего про то, что поэт Михаил Шабров плохо разбирался в растениях, София Ротару тоже не понимала, о чем поет, хотя и красиво это делала, потому что нет никакой горной лаванды, и, сухо пояснил ученый, речь шла, скорее всего, о тимьяне ползучем.

Хотя тоже из семейства яснотковых. Словом, в попытках распознать травку, нюхаю то один кустик, то другой, то третий – и все они, оказываются, разные. И, да, наверное, это тимьян, который люблю не меньше, чем лаванду, тем более, что второй много не съешь, а тимьяна – можно. И, конечно, я подрываю от разных кустиков по кусочку растения, с корнем, и вот уже руки заняты, улыбка до ушей. И позирую в фотоаппарат почти на самом обрыве, потеряв голову от радости.

Забегая вперед, скажу, что спустя пару часов Юрка рассадит тимьян по пластиковым стаканчикам, еще позже домнул Владимир, увидев новое дополнение к нашему контрабандному багажу, скажет все, что о нас думает, а еще через пару недель станет ясно, что кое-что с Ипсарио примется – и сейчас, уже на исходе октября, продолжает радовать своими еще совсем короткими – тимьян растет очень медленно – но крепкими ростками, привет, Ира, привет, Тассос.

Еще полтора часа захватывающих дух приключений. То выясняется, что потерялся номер машины. Едем назад, всматриваясь в дорогу. Возвращаемся к колдобинам той самой проселочной тропы. К радости всех, все же находим номера. Затем сворачиваем с пути, проложенного навигатором, и двигаемся совершенно непонятно куда и как, по узкой, в камнях, дороге, вдоль обрывов, а я все думаю, что будет, если эта дорога закончится – шансы довольно велики, учитывая, что никаких признаков пребывания на этой заброшенной тропинке других авто средств не обнаружено, сколько у нас с собой воды, спасут ли печеньки, и как долго идти до ближайшей деревни, где, возможно, есть трактор.

И снова, привет, Ира! – это на нее накатило желание, посмотреть, а что – там. Что ж, мы выбрались, и даже очутились в старинной, ныне приспособленной под туристов, деревушке, полюбовались на каменные крыши, на беленные ступеньки, на платаны, потрогали все, что могли потрогать, подержались за древние стены то ли улочек, то ли заборов, стараясь вобрать в себя как можно больше энергии Тасоса. Если, конечно, там – в нас – еще место оставалось. Не факт.

ХХХ

Раннее утро. Первый паром – в половине шестого, нам нужно на него успеть, так как в планах быть сегодня дома. Упакованы и спрятаны камни, шишки, ветки, рассада, ростки и целый гордый розмарин. Все это, конечно, хорошо, но на душе – грустно. Я хочу быть Кристи или Маринкой. Нет, еще лучше – Настей или Сашей из первой смены. И пусть Марина или Кристи проверяют, сплю ли я ночью, или думки думаю на берегу у моря, потому что у меня трудный возраст, плещутся гормоны, и душа нуждается в ночном созерцании островных красот. Но – нет – мы едем в машине, из динамиков разливается «Серенада солнечной долины». Красиво! Но цикады – мне их уже не хватает.

Наши травы и камни пересекают границы, и мы вместе с ними. Уже начало восьмого – и вот она, Родина, Кодры Молдовей, край наш прекрасный, и вместе с тем…. О, звонит ребенок! «Вы сегодня будете?» – «Будем!» – «Большая просьба. Мамчик, заверните в супермаркет, купите мне хумус, очень хочется». Нет, ребенок, не получится, – думаю я про себя.

Сегодня, после двадцати часов дороги, мамчику точно не до шоппинга. А потом, готовься к новому меню. Скоро ты узнаешь, что такое дзадзыки. Тебе это должно понравиться. А я… Хоть в сумке пять пакетиков приправ и много-много масла – на все поводы для ностальгии, я уже тебе немножко завидую. 😉