Антонина и Виталий Грищук. Хранители Старого Города

***
В прелестнейшей южной столице,
которой забыть нам нельзя,
не спится, не спится, не спится.
Как прежде не спится, друзья.

Когда в этой южной столице
полуночный гомон затих,
все видятся милые лица –
то сгинут, то вспыхнут зарницей —
сквозь сонм вспоминаний ночных.

Как божьего ока зеница –
в листве виноградной просвет.
Здесь молодость длится и длится –
наивный шансонный сюжет.

К нелепейшей южной столице —
опять кто с мошной, кто с сумой —
мы как перелётные птицы
спешим воротиться домой.

Из самой чужой заграницы,
смеясь и рыдая навзрыд,
мы будем лететь и стремиться
к единственной южной столице,
которую нам не забыть.

Татьяна Захарова

… Зоя уехала из страны восемь лет назад. А мне до сих пор мерещится ее силуэт, – развевающиеся ассиметричные полы кардигана в стиле бохо, красные кожаные ботинки, рыжие кудри из-под клетчатого кепи, – Зоя, уверено вышагивающая каждое утро вдоль раскидистых лип, вверх, куда-то к улице Садовой. С собой брали только самое дорогое. Дорогое – не в деньгах, а памятное, для души. Картины, например. В уютной Зоиной квартире, от порога до окна лоджии, их было немного, буквально три или четыре. Одна – старый дом на Щусева, все в снегу, только свежевытоптанная узкая тропинка посреди тротуара –- акварель, художник Виталий Грищук, помню этот авторский росчерк.

Картина долгое время висела над матовым черным фортепьяно. Зоя очень любила этот пейзаж, – он был, отчасти, про её жизнь. Её и тех, кто здесь родился, рос, разбивал коленки в кровь, играя в догонялки, искал привидения на тропинках среди покрытых мхом старых надгробий Армянского кладбища, воровал зеленые – зубы немели от этой кислоты – абрикосы в соседском саду, сбегал на первые невинные свидания… Тех, кто протаптывал ранним сумрачным утром дорожки после снегопада, не дожидаясь дворников. Тех, кто помнил старые названия улиц, и продолжал который год путаться в новых названиях.

Тех, кто писал письма соседям, разъехавшимся в поисках лучшего в шальные 90-е, пронизанные общими воспоминания, «а помните, как тетя Фира из восьмой квартиры варила сливовое варенье во дворе, и намазывала тут же его на широкие ломти белого хлеба всем дворовым детям? А какую вкусную икру из синеньких она делала, самую вкусную, хотя, узбечка Луиза вечно спорила, что баклажаны нужно не печь, а варить, – так они нежнее…». Тех, кому Кишинев пах цветущими персиками в апреле, сладкими липами в июне, чайными розами летом, молодым вином в сентябре, терпкой листвой облетающих деревьев и вечерними кострами осенью, морозной свежестью – зимой…

ХХХ

«Только одна маленькая просьба. Мы – Антонина и Виталий Грищук, никаких склонений фамилии, хорошо?», – конечно, как скажете, что за вопрос? И мы сознательно, каждый раз, идем на нарушение норм из глубокого уважения к этой паре, которую именно так, не отделяя одного от другого, знают и называют все. Антонина и Виталий Грищук. Художники – Хранители Старого Города.

Представляю, как поднимет бровь Виталий, и застенчиво улыбнется Антонина. «Мы – одни из многих», – повторяют они эту фразу на бесчисленные комплименты и лестные эпитеты в их адрес. Конечно, они всё понимают: к ним у зрителя особое любовное отношение, но помнят о бренности славы и ее безжалостных изменах. Кто знает, – рассуждает Виталий, как оно будет через годы, кого из многих спустя десятилетия и дольше будут вспоминать?

На самом деле, творчество этой семейного тандема гораздо шире. Оно в разных направлениях, жанрах и техниках. Пасторальные пейзажи бессарабских деревень, натюрморты и портреты. Есть место и сюрреализму – одну из таких работ приобрел Национальный Художественный музей Молдовы, но это, как говорит Виталий, для подготовленной публики, не для каждой выставки, «и в этом нет ничего оскорбительного».

Широкому зрителю они известны, прежде всего, как художники, пишущие старый Кишинев. Город, который время, или, если точнее сказать, с подачи беспечных и недальновидных людей, стирают, почти как рисунок ластиком с бумаги. Вместе со всем скарбом – уютными одноэтажными домами, из самана и бута, котельца и кирпича, вместе с деревянными окнами и дверьми, с навесами над крыльцом, украшенными затейливой ковкой, внутренними дворами, воротами и даже деревьями, кварталами, а то и целыми улицами. Сколько всего уже разбито шар-бабами, раскатано самосвалами, сровнено с землей, втоптано в неё, оставшись только в воспоминаниях старожилов. И – в работах художников Грищук. Тысячи их картин, акварелей, гравюр, рисунков, набросков разъехались по всему миру, – они даже уже не считают, сколько было ими создано. Скорее, это обстоятельство – востребованность – то, что держит в тонусе, не дает остановиться процессу. И каждая выставка – это в большинстве своем новые работы.

– Как так получается? Вы не единственные, тема востребованная, а у публики на слуху только Антонина и Виталий Грищук. Почему?

– Это надо спросить у тех, кто нас знает. Может, потому что мы давно пишем Старый Город, лет двадцать пять, а то и больше, а другие недавно только приступили. Может, потому что много любви отдаем…

– Городу? Процессу?

– И городу. И процессу.

ХХХ

«Вы хотите создать поэзию, но жизнь часто течет не столь романтично, как это могло бы показаться со стороны, –- они поразительно честны, и не пытаются даже помочь, создать легенду. – Когда мы поступили в институт, нам было по семнадцать лет. По сути, дети, а что можно было разглядеть ребенку? Этот парк, вот то здание, то кафе, но это же совсем другое. Когда начались занятия на пленере, наш преподаватель Петру Северин (он писал Кишинев) показывал нам город, рассказывал об архитектуре и истории зданий и улиц, мы слушали, но все пролетало мимо ушей, главная мысль –- поскорее разбежаться после занятий. Сейчас можно только сожалеть, – тогда все еще было цело, живо, но толку?..».

…Это уже потом, когда они уехали в Бухарест (Виталий учился в Академии Искусств, Антонина работала экспертом в Галерее искусств), а позже жили и работали в Люксембурге, в Бельгии, они узнали другое отношение, прочувствовали трепет и благоговение жителей и властей городов к старинным зданиям, к истории своих родных мест. И благодаря новому пережитому опыту, проявившему взгляд художника, Антонина и Виталий, наконец, совсем иначе, другими глазами, УВИДЕЛИ свой Кишинёв.

«Когда ты смотришь как художник, это не лучше и не хуже – это по-другому. Куда бы, и с какой целью бы ни приехал, ты видишь сразу композицию, – как болезнь, – улыбается Виталий. – Здесь можно сделать иначе, тут убрать это, а сюда – добавить, здесь можно сделать столько-то работ, выставку целую… А есть города, в которые приезжаешь, – вроде все есть, улицы, дома, а пусто, нечего взять такого, чтобы тебя зацепило»

– Например?

– Например, многие города постсоветского пространства – они такие, специфические. Несмотря на наличие старых построек, которые теряются среди типовых проектов в спальных районах, всё в бетоне, тут – дом, здесь – школа, рядом детсад, полиция, пожарная охрана, магазин, и всё это умножили на сто, и ты, гуляя, попадаешь в тот же рисунок, я как-то так заблудился в этих муравейниках-человейниках».

– Кишинев с этой точки зрения – какой? В вашей оценке пространства «красиво – некрасиво», или вы не оперируете такими критериями?

– Знаете, красиво или некрасиво – очень философские, тяжелые, глубокие вещи. Можно сказать немножко проще. Интересно или не интересно мне, как создателю работы. Есть еще один важный момент: в Кишиневе есть такие места, которые я, как художник, и делаю интересными – под тем или иным ракурсом, в такое-то время дня, под таким-то освещением, иными словами, я ищу и нахожу это интересное, в определенный момент. Но пройдете вы, или кто-то другой, – вы его не заметите. Для сравнения: едем мы, к примеру, в Венецию. Садимся в их речной трамвайчик, или в такси, – куда бы мы ни посмотрели, на чем бы ни остановился взгляд, это всегда будет интересно, красиво. Там везде и во всем композиция, сам город так создан, как поэзия на воде. А здесь, по Кишиневу, особенно с учетом того, как он сильно разрушается годами, надо уже самим находить и создавать композицию, если мы хотим, чтобы человек, придя на выставку, не просто прошел по залу, а остановился у каждой картины. Наши работы должны зацепить.

ХХХ

И они цепляют. Удивительно подходящее слово. Я помню самое первое знакомство, в Ночь Искусств. Огромное количество картин, лица художников, лабиринты закоулков на Молдэкспо. Не то, что рассмотреть детально, –подойти к каждой работе невозможно, так их много, и все такие разные, интересные… Где-то в самом тупике, и почти в тишине, глаза буквально «споткнулись» о выпирающий из тротуарной плитки глянцевый корень старого клена. Вроде просто все в этой акварели, а – нет, дыхание перехватило, я ведь проходила каждый день мимо, выходя из редакции в уютном дворике на улице Еминеску, когда-то Комсомольской. Так достоверно, так честно, и так живо, – мне почудилось, что я слышу шелест листьев, осязаю густой вечерний воздух, чую на лице своем блики света.

А вот та же Еминеску, только утренняя. Под восходящим солнцем старый шифер крыши так похож на черепицу, он вовсе не серый, а какой-то медный, с позолотой. Лучи играют в прорезях кованого навеса над тяжелой дверью, резвятся в темной зелени листьев могучего вяза, пробегают по палисаднику перед домом, увитым вечным плющом. Их картины – они, действительно, про созерцание и тишину, поэтому и показалось, что в этом уголке огромного павильона волшебным образом стихли все звуки, оставив только фоном джаз, что играл где-то в противоположном конце оркестр. Их картины, если в музыке, то это не симфонии или рапсодии – это ноктюрны и серенады, не оды – элегии, если в поэзии. Причем, неважно, чьей руки работы, – будь то акварели или графика, цвета на контрастах, блики света, и много-много воздуха, Виталия, или теплая, сочная живопись Антонины. Это, знаете, особое удовольствие – сравнить, как видят один и тот же фрагмент улицы, здание, дерево оба художника. Они разные, и вместе с тем, есть кое-что общее.

В их работах чувствуется любование местом. От этого их картины необычайно теплые, и какие-то… Родные, что ли? Знаете, что забавно? Ладно, восторги наших эмигрантов, тоскующих по городу детства и юности, приходящих на выставки Антонины и Виталия Грищук, по всему миру, – они понятны. Но когда уносят себе домой пейзажи никогда невиданного Кишинева испанцы, или, скажем, узбеки? Это и про наши улицы, и про наши дома, говорят они. А значит, дело не в особенностях архитектуры, – уж она-то точно совсем разная на улицах далекой Марбельи, и Ташкента с Самаркандом на другой стороне Земли, – дело в атмосфере, которую ты чувствуешь всем своим естеством, принимая как нечто, однажды счастливо пережитое тобой.

ХХХ

Антонина как-то прочла, что Александр Бернардацци, когда служил главным архитектором столицы, был очень строг и принципиален во всем, что касалось потенциальных изменений. И если кто-то из богатого сословия подходил к нему с проектом, сделать новый фасад у старого здания, или вообще построить что-то новое, он говорил: так нельзя, можно вот так, – у нас свои проекты, у нас своя композиция города. Композиция – вот то ключевое слово, точка отсчёта в том, что формировало облик.

Сегодня контуры старого города времен Бернардацци растворяются в пафосных новостроях, в пластиковых окнах многоэтажных офисных зданиях, в раздвигающихся под парковки тротуарах, приносящих в жертву тенистые аллеи деревьев… Такая болезненная тема для коренных кишиневцев, и для тех, кто приехал сюда, и однажды понял, что навечно влюбился в плавные черты узких улиц, укрытых щедрой зеленью лип и кленов, старинных двориков, увитых виноградником, и она же – самый частый вопрос художникам: «А если Старого Города совсем не останется, что будете делать?»

Виталий к жизненным процессам относится философски. Что толку падать в обморок? В конце концов, все старое во всем мире умирает, рождается новое, а потом это новое становится старым, – таковы законы бытия. Но признает: у нас к старому немножко варварское отношение. Увы, мы такие, какие есть. Не стоит перекладывать вину на конкретных политиков, на градоначальников, – это мы, это наше общество не приучено ценить историю, это мы позволяем разрушать. И спохватимся только тогда, когда останется пара-тройка зданий. И будем заламывать руки: Боже мой, какой это БЫЛ город!

Антонина напоминает о стилизации, и о силе воображения. Что и как ты добавляешь, а что – убираешь. Даже если дом уже разрушен, художник начинает воссоздавать его в своей голове. Как оно могло быть? Нащупывать, вживаться в давнюю историю: не получается сегодня – искать другой момент, когда, наконец, ты его «увидишь», и воображение, наконец, дорисует ту самую изюминку, которая наполнит атмосферой место. А потом, есть компьютер. В нем хранится столько набросков, эскизов, – эти художники из числа тех, кто открыт всему новому, и готов учиться. «Например, – говорит Антонина, – я хочу вернуться к старой композиции, а дома самого уже нет. А я хочу уже написать большой формат, – моя рука по-другому работает, я поднялась на уровень, я вижу иначе и хочу сделать более глубокую композицию, понимаю, что лучше сделаю. И я достаю набросок».

И Виталий признает, что очень часто недоволен своими работами: «Вот мы с Антониной смотрим фотографии со старых выставок, лет двадцать назад, и я удивляюсь, как это люди приходили и покупали эти работы? Нам они кажутся такими слабыми, по сравнению с тем, что мы сейчас делаем. Но ведь нравилось!»

– Так, может, проблема не в зрителях, а в вас?

– Конечно. Во всех нас всегда проблема. В наших головах. Но это хорошо, что мы недовольны своими работами. Значит, мы к себе относимся критически. А когда начинаешь восторгаться делами рук своих, это уже нарциссизм, который до добра не доводит.

Антонина добавляет: «Я смотрю и думаю: здесь я бы сделала совсем иначе. Почему я тогда не подумала? Но, знаете, я нахожу объяснение, почему. Потому что мы работаем каждый день. С утра и до вечера. Пишем свое, делаем копии, развиваемся – читаем что-то, слушаем аудиокниги, музыку, смотрим кино, и поэтому каждое сегодня мы не те, что были вчера А отсюда это понимание, что это можно было совсем иначе подать, показать».

…Да, представьте себе, каждое утро они дисциплинированно встают, не валяясь в постели, не дожидаясь снисхождения Музы, не заливая в себя восьмую чашку кофе, терзаясь поисками решения. А, выгуляв любимую собаку Тыркуш, подышав свежим воздухом, помолчав в обществе друг друга, они расходятся, каждый – в свою комнату –мастерскую, Виталий – с любимым хвостатым помощником, котом Тошкой, Антонина – с кошечкой Даки. С перерывом на обед, – все по расписанию, и снова работать, а вот дальше уже, как пойдет, до шести ли, или до восьми, а можно и за полночь остановиться. А потом пригласить друг друга на творческий совет, чтобы услышать то, что заметит не замыленный взгляд. Прислушаться, или нет, – это уже личное решение каждого. Они ведь свободные художники, люди независимые. Каждый пишет, как он видит… Но мы-то со стороны всё понимаем. Знаменатель общий: пишут они с любовью.