Художник
Однажды про нее кто-то сказал: «Эта женщина уже исписалась…». Грубо? Да нет. С сочувствием. Был вернисаж. Играл камерный квартет. Улыбались в головокружительных комплиментах. Куда-то в лопатки летели прогнозы. Потому что даже беспредел, полагали, — он же должен, где-то, хоть когда-то, сжиматься в одной точке. Дальше которой – пустота. Но формальная логика подвела. …Молча, схватив сына в охапку, помчалась в Питер. За масляными красками.
Ей фантастически легко. Пианистка Татьяна Тодорова в один щемящий день отобрала планшет и акварели у собственного ребенка, согласно статусу потомственного интеллигента постигавшего искусство в художественной школе. Радость, предположу, накрыла обе стороны. В конце концов, она нашла лазейку из застоявшейся тоски.
Писать стала сразу. Профессионально. Словно с детства не в гаммах отрабатывала технику и ставила кисть, а училась смешивать краски. Уверенные мазки, с каждым разом складывающиеся в непредвиденном финале. Художники, случайно увидевшие первые работы, хвалили. Говорили: ты счастливая — на тебя не давят правила и каноны!
Верно, не давят. Классическая трактовка акварели спустя какое-то время показалось скучной. Тодорова, не ломая голову, принялась импровизировать. Акварели, масло, тушь, гуашь, темпера – их можно и так, и эдак смешивать, чередовать, сочетать. Рукой водят рвущие на кусочки эмоции, а не академические знания и вытекающие из них запреты.
Мадам! – иронично восклицал питерский художник, наблюдая за Татьяной, пока она носилась, выпытывая, как называются цвета, чем растворять краски, и тому подобное… Настоящий художник, с бородой и в берете… Он продолжал усмехаться: «Мадам, вы уверены, что вы сумеете применить это по назначению?…»
А она, так порой остро и долго проживающая каждое мгновение, не слышала сарказма. Иногда кажется, что тебя ничего в этой жизни не смущает. Ты можешь быть сколько угодно нелепой, смешной. Но сегодня тебе – все равно! Потому что ты точно знаешь: сегодня тебе нужно узнать, как называются цвета. И дотащить по поезда – как всегда, на животе, дурацкая манера – огромный ящик с купленными красками.
Начались эксперименты. Три года. Готовый цикл работ Татьяна увезла во Францию. И все продала. Тодорова пришла в эйфорию от реакции искушенной парижской публики. Она сразу, вдруг, получила признание. Которого никогда не искала здесь.
Да и смысла здесь искать? Вы видели, как пожимают плечами друг на друга наши художники? Вы слышали, как они многозначительно молчат друг о друге, разбавляя молчание едким «можно и так…»? А тут – маленькая женщина-революционерка с прошлым пианистки. Кто??! Путь к признанию, в принципе, один. Умереть и стать мэтром. Очередность обычно не нарушается.
А публика? Робкая, оглядывающаяся на соседа публика, которая предпочитает всему копии классиков. Потому что только в этом беспроигрышном случае никто не спросит: тебе ЭТО нравится?!
Тодоровой внушали: все, что вы делаете – это безобразие! Ее ругали: как можно использовать такие сочетания цветов? Как можно так работать с красками?
Я не знаю, что она говорила в ответ. Наверное, молча улыбалась невинными, даром что зелеными глазами. Она ведь никогда не спрашивает чужого мнения. И все же я думаю: ей – не легко. Ей так сложно!
Санкт-Петербург, Тулуза, Париж, Лион, Бонн, Страсбург… А оттуда, с выставок, ее картины – в Штаты, в Израиль, в Канаду, в Германию. По всему свету… Европа, давно расставшаяся с реализмом, наученная горьким опытом многих веков вглядываться и распознавать искру Божью, благодарно откликнулась Татьяне Тодоровой. Поначалу было жаль продавать. Но – пришлось, привыкла. Появилась даже радость расставания.
Описывать творчество, любое, словами, — затея безнадежная. Иногда можно лишь набросать эскиз собственных впечатлений. Что в ее картинах? Я не знаю. И не пытаюсь узнать. Не оглядываясь на названия, которые, мне кажется, слишком условные. И слишком личные. Ищите сами. О себе могу заметить лишь, что я не любуюсь. Тут другое: я в них чувствую любовь. Не спрашивайте, какую. Любовь как мироощущение. А кроме того, они меня словно затягивают. Подобно фильмам Дэвида Линча. Которые и фильмами не назовешь. Есть ощущение изменения реальности. Она то сгущается, то рассеивается, то мрачнеет, но расступается перед пронзительно-теплым светом, то мучает вопросами, то подбрасывает ответы. И еще одна особенность: с каждым разом процесс растягивается. И тех пяти минут, которых хватало на каждую работу, уже давно мало…
Слово «абстракция» ее оскорбляет. Когда-то, в самом начале, Татьянины работы определили как «биоэнергетическую живопись». Навалилось внимание набежавших мистиков, экстрасенсов. Затрясло журналистов. Не абы живопись. А со всякими спецэффектами… В Бонне Тодоровой сказали, что это «спиритуальная живопись»…
Мы сидим напротив друг друга. Она резко рассекает воздух рукой. Мол, хватит! Искусство лечит ВООБЩЕ. Красотой. Возьмем кого угодно из классиков. Кто – не лечит?!
А ее все терзают, недавно опять вот спросили: что это? Она что-то и ответила. Что – сама не вспомнит. Тодорова такая. Она готова врать, лишь бы не привязывали бирку, не загоняли в нишу. Что-то отвечать. Надевать правильное платье, делать правильную прическу, становиться на шпильку. И весь вернисаж широко улыбаться.
А потом, выйдя из заданной игры, примчаться домой, закинуть шпильки, выпутаться из узкого платья, заварить кофе, врубить на полную мощь Баха. … Может, это лишь игра моего воображения.
Бах – точно есть. Музыка стала тем проводником, который выводит из окружающей среды, помогает взять кисть, и, в конце концов, ведет рукой. Потом может настать черед Грига, Моцарта, но вначале – Бах.
«Чем я отличаюсь от нормального – традиционного – художника? Традиционный знает, что он сейчас будет писать. Натюрморт. Портрет. Или пейзаж. А я смотрю на белый лист… и ныряю в ледяную воду. И.. это жутковатое ощущение. Но, наверное, в любом творческом процессе есть момент страха…»
Тодорову вполне можно назвать успешной художницей. Признанна. Выставляется. Продается. При минимуме пиара и тусовок, при максимуме погружения. Но она ж станет спорить. Не потому что ей – мало. «Я не знаю, как отличить успех от неудачи. Это очень скользкие понятия. Я знаю, что за все нужно платить. За успех тоже. Я не уверена, что за то, что у нас называется успехом, я готова платить». – и я опять ей поддаюсь и соглашаюсь.
И при всем при этом – история Модильяни для нее очень болезненна. Художники должны при жизни ходить в нормальном пальто!
.. Я наблюдала за ней со стороны. Она словно не из этого города. Скорее, откуда-то с берегов Сены. Взросление – на Монмартре. Опять игра воображения. Но – играет-то не у меня одной. Сверялась. Какая-то не наша – не кишиневская – походка. Хрупкая статуэтка в черном беретике. Невинные, даром что зеленые глаза. Очаровательный тембр голоса – какой-то разгильдяйский, что ли. Человека, которому все — трын-трава, а через секунду нестерпимо больно. На фоне работ. В которых – все, что угодно. Утопленное в любви.
Март 2009, впервые опубликовано в Open Skies
Фото А. Саенко
