В первый весенний день в Кишиневе всегда прекрасная погода. Даже если идет снег с дождем, и дует колючий ветер. Маленькие мэрцишоры, друг другу, на счастье, и музыка Доги, по всей столице, — создают такую непривычную иллюзию прекрасного, что вряд ли вы почувствуете промокшие ноги. Вальсы и сонеты разливаются по улицам, подобно весенним ручьям, и каждый раз этой музыки Белому городу до обидного мало, назавтра – другая реальность, в которой тонкая красота уступает место суровым битвам за сегодняшний день.
Но в юбилейный год Композитора открылись шлюзы – и целое его турне, по всей стране, в старинных замках, крепостях, усадьбах, природных заповедниках. Первое турне! – слышите? А сколько концертов по всему миру, с востока на самый запад, и назад, через все часовые пояса! Год – нараспашку, в бешенном prestissimo, как только он это умеет. Впрочем, как всегда. И все равно понимаешь – хотя и нараспашку, но все же Вселенная Доги только самой малой частью открыта его поклонникам. Он творит. А уж как, и какие проводники донесут до адресатов, — это совсем другая история.
— Евгений Дмитриевич, а вам нравится оглядываться назад? Что я имею в виду: вот многим творческим, да и не только, людям, свойственно оценивать этаким хозяйским мысленным взглядом пройденный этап, и сказать себе «Я – молодец, потому что…» — а в списке созданное, дай Бог, оцененное, полюбившееся… А заодно, подводя итоги пройденного периода, проще составлять планы на будущее.
— Не люблю оглядываться вообще, а назад — тем более. В творчестве для меня, в основном, существует только лицевая сторона, и только перспектива. Не думаю, что это самое оптимальное отношение, но у меня просто нет времени оглядываться, складировать, систематизировать, и «кайфовать» по этому поводу. Я еле-еле справляюсь с настоящими делами, а их так много, что, если с ними не разобраться, они могут сесть на голову, и приостановить движение.
А это уже всё! У меня уйма набитыми нотами шкафы, что в Кишинёве, что в Москве. На это потребуется ещё значительная часть жизни, чтобы всё перебрать, изучить и систематизировать. А не лучше ли писать что-то новое? В этих архивах масса интересных, но не доведенных до конца идей, недоразвитых тем, не получивших дыхание сцены, и не увидевших публику потенциальных сочинений. Я знаю некоторых своих коллег, у которых всё не только по числам — по часам всё отмечено, опубликовано, и, вероятно, «прокайфовано». Правда, я пытаюсь изложить в литературной форме эмоциональную субстанцию из прошлого. Но опять-таки, не спиной к настоящему, а глядя вовнутрь настоящему и будущему. Через микроскоп виртуального времени.
У меня несколько опубликованных книг на русском (в Москве, Санкт-Петербурге), и на румынском (в Кишинёве и Бухаресте). Сейчас работаю над книгой по заказу одного московского издательства, под условным рабочим названием «Размышления… или блики на автографах моей памяти». Думаю, что название поменяется после окончания работы над книгой.
— А бывало ли с вами такое, когда наступала пустота, когда художник внутри вас уставал, терялся, замолкал, и это нужно было как-то пережить? Как вы думаете, отчего такие периоды случаются? Или внешние обстоятельства, прежде всего, плотный ваш график, никогда не позволяли впасть в творческую хандру?
— Хандра — состояние вовсе не творческое. Это больше относится к лени. В человеке она заложена, как зараза. С ней надо бороться. А как? – А новой работой. По системе Пастера. Я помню, как мама заквашивала кислое молоко, лапте акру. Сметаной. В молоко. Работу возобновить можно работой. Первые удачные ходы прибавляют интерес, а потом и энергию, и уж тут не остановиться. Вряд ли в художнике может быть пустота или усталость. Хотя, и металлы устают. Когда намечаются признаки ослабления интереса к своей работе, я меняю тему, иногда, на очень далёкую от той, над которой работаю. И вновь появляется интерес, появляются силы, складывается работа. И возвращаешься к прежней работе, как после хороших фитнес процедур, или прогулки на морском катере.
Мне пришлось писать очень много музыки для кино. Меня временами это пугало, чтобы не стать «киношным» композитором. Тогда я брался за струнный квартет, кантату, или какую-нибудь оркестровую пьесу, романс, или же целые вокальные циклы на русском или румынском языках. Это балансировало мою жанровую палитру в музыке. Да, когда ушла в другой мир моя мама, для меня это был страшный удар, меня тоже как будто перекинуло в другой мир, я не знал, за что хвататься, я потерял свет в своей музыке. Это меня страшно угнетало, гложило изнутри…
Я боялся, чтобы не покинула меня и музыка. Это означало бы для меня всё. Я написал, под этим состоянием, песню-реквием на стихи Г. Виеру «Мэйкуца мя» (Матушка моя), «Не оставляйте матерей одних» на стихи А. Дементьева, Четвёртый струнный квартет, и др. Года через полтора свет в музыку вернулся, и я продолжаю воспевать красоту мира и любовь, детей и солнце, потому что «Жизнь всё равно возьмёт своё» (стихи Сильвии Капутикян).
— Как-то вы сказали, что многие ваши произведения живут отдельной жизнью, а вы себя чувствуете их приложением. А нет ли чувства досады, или какой-то другой эмоции, когда вы идете по улице, звучит что-то из вашего, а сотни, тысячи людей даже не догадываются, что, между прочим, рядом с ними – автор? Признание – оно вообще в каких формах и видах вам важно и нужно? А что – так, суета, пыль?
— Да, я подобен ящерице. Моя музыка живёт своей жизнью, расширяет круг своих почитателей, одних лечит, других заставляет плакать, третьих кружит в свадебных нарядах или на выпускных балах. А то и весь мир приковывает к экранам телевизоров во время всемирных олимпиад. А я к этому, чаще всего, имею лишь очень малое отношение. Как хвост ящерицы, который она со временем покидает. Конечно, внутренний голос так и рвётся сказать, что это я, это моя музыка.
Но его уже никто и не хочет слышать. Слушают её, музыку. Я не страдаю от того, что в Австралии, или в Париже играют мою музыку. Я-то этого не вижу, и не слышу. А вот когда музыка звучит на весь мир, скажем, в Сочи на Всемирной олимпиаде, на трибуне сидит представитель моей страны, который не потрудился хотя бы позвонить и сказать пару добрых слов её автору, – автору музыки из его страны, которой он в то время руководил, меня это трогает больно.
Чужие люди, с которыми я наблюдал это прекрасное зрелище в Сочи, подняли бокалы шампанского в честь такого события. Я живу и работаю для того, чтобы своей музыкой мир становился лучше, добрее, счастливее. Я понимаю, что это утопия. Частично. И меня волнует не столько признание — это следствие, а звучание. Если музыка не звучит, её нет. Если книгу не печатают и не читают, её тоже нет. Я желаю и стремлюсь, что бы моя музыка жила и была эликсиром жизни другим, нуждающимся в нём слушателям.
— А есть ли какие-то произведения, которые Вам очень дороги, но, на Ваш взгляд, почему-то недооценены слушателем? Если да, то – почему?
— Со слушателями у меня контакт нормальный. Вот с теми, что должны по роду деятельности продвигать, что-то делать, не совсем всё хорошо. На радио, на телевидении, в печатной прессе мало интересу к формированию образа человека искусства. Чаще всего крутятся вокруг мелькающих на заборных афишах «героев».
Вот, скажем, я уже много лет работаю над циклом «Диалоги любви» с перспективой появления крупного сценического спектакля. Есть очень много записанной музыки, есть много концертных программ, где звучит эта музыка. А не пришла никому в голову, из штатных работников ТЕЛЕ-РАДИО Молдовы, идея, сделать передачу с приглашением автора или исполнителей. Лежат эти записи и ноют где-то там, в ряду «пенсионеров» фонотеки. А потом автору приходится долго рассказывать, как он много пишет, и почему его не знают. Не столько за себя я говорю, сколько за этих бедных классиков Михая Эминеску и Веронику Микле.
А если говорить о моих произведениях, то они все мне дороги, потому что я стараюсь писать их с любовью. Конечно, для кино, в частности, приходилось писать и проходные вещи, которые просил режиссёр. Я их и не заношу в перечень своих сочинений. Сожалею, что мало, а то и совсем не знают мои шесть квартетов, романсы, в том числе, и на русском языке, такие, как «Три тетради песен и романсов на стихи поэтов «Серебряного века», музыку моих балетов. По той же причине,- не передают! В Москве то же самое. Вот «задолбили» в головы «Вальс», и больше ничего. А жаль.
— Знаете, Евгений Дмитриевич, слушая ваши сонеты и вальсы, кажется, что они рождались в один выдох. Сошло что-то на вас – и вы бросаете все, садитесь за фортепьяно, и вот – пожалуйте – новая музыка. Но я понимаю, что это не так. Или не всегда так. Вообще, бывало ли, чтобы на одном дыхании?
— Я на одном дыхании не могу ничего делать. Особенно писать музыку, как и ходить на одной ноге. Написание музыки — процесс не только вдохновения, но и большого длительного труда. Если не дышать, можно задохнуться. Музыка на бумаге складывается из миллионов точек и всяких других замысловатых знаков, на написание которых требуется много времени и много терпения. А вот сохранить состояние в том качестве, в котором зародилась пламенная идея, нужно обязательно, чтобы избежать лоскуткового одеяла, пестроты. Песни некоторые я действительно писал на полтора дыхания, за считанные минуты. Но это, скорее всего, исключение.
— Евгений Дмитриевич, вы изумляете своей точностью и своевременностью реагирования. В первое наше знакомство вы меня отчитали за 5 минут опоздания на интервью, сейчас вы вновь воспитываете, потому что припозднилась на два дня с вопросами. Замечу: это между концертами в Братиславе и репетициями в Москве. Ваша пунктуальность – это нечто врожденное, или это та необходимость, которую пришлось воспитать в себе, для того, чтобы успеть всего, чего хочется?
— Пунктуальность — это не только элемент культуры, но и профессионализма. Профессия предполагает высокую организованность. Иначе это хаос. Если человек опаздывает, он крадёт время у себя, у ожидающего, работа стоит, нервы накручиваются, и в результате непродуктивность и потеря доверия. Да, во время работы, когда идея на тебя напирает и хочет быстрее выскочить в свет, ощущение времени исчезает, работоспособность не уменьшается, а может быть, даже увеличивается. Я очень неохотно назначаю встречи не только потому, что не все пунктуальны, но и потому, что это меня переводит в совсем другой психологический режим, и мне приходится перестраивать его заново при возвращении к прежней работе. Да и утомляет меня это больше, чем сама работа.
Я провёл своё детство с мамой и бабушкой. Они всё успевали делать. Они всё время двигались, они всё время работали. Я никогда не видел их сидящих на лавках у забора и «лялякающих» со своими соседками. Да и меня тоже не пускали «бить байдыки», как они выражались, а занимали полезной работой по дому. В Кишинёве мой учитель по виолончели Пабло Баччини, или, как мы его называли, Павел Иванович Бачинин был удивительно пунктуален и корректен в отношении со мной. Он каждый день приходил на занятия со мной ровно в шесть часов утра, и ни разу не опаздывал. Я захожу в класс, а он уже сидит за фортепиано и музицирует. Конечно, я формировался в определённых условиях, и это стало моим характером. Не самым худшим.
— Вы ведете активнейшую концертную деятельность. Вам нравится общение с залом? Что именно в этом спектакле, где есть вы за фортепьяно, оркестр, дирижер, и публика, имеет значение? И, кстати, очень интересно было бы от вас узнать, чувствуете ли вы разницу между тем и другим зрителем? Ну, гипотетически, давайте представим: вам завязали глаза, привели в зал, неизвестно, какой, и посадили там слушателей. Сможете ли вы – и по каким признакам – понять, кто слушает сейчас вашу музыку?
— Я уже упоминал, что масс-медиа мало преподносят публике мою музыку. Думаю, что не только мою. Это в основном в каких-то передачах постоянно она звучит, чаще всего анонимно. Единственный способ, придать музыке живое звучание, и непосредственно общаться с публикой — это концерты. В последнее время я всё больше усложняю программы крупными формами. И, к моему счастью, публика очень тепло принимает балетную музыку, кантаты, арии, которые я сочетаю с известными и ожидаемыми публикой пьесами или песнями.
Это ещё раз подтверждает, что не жанры виноваты. Это всего лишь форма, в которую нужно вложить информацию, понятную широкому кругу людей. А как приятно, когда выходишь на сцену, и весь зал встаёт, аплодируя. Это и очень приятно, и очень страшновато, в то же время, — чтобы не разочаровать чем-то слушателей. Мои выступления в самых различных ситуациях и в самых разных странах показали, что публика абсолютно одинаково реагирует на уже опробованные произведения. Да, бывает более холодная публика, или более импульсивная, но равнодушной мне не приходилось встречать.
Я люблю публику, люблю моих почитателей. Однажды я со своими исполнителями на тракторе с прицепом, на который подняли фортепиано, через болотную тайгу добрались до забытого всем миром хуторка, в котором жили всего девять человек, наших слушателей. Они нас обнимали, расцеловали, не веря в то, что к ним, в такую даль, могли приехать такие артисты. Тут уж не до закрытых глаз.
— А бывают ли концерты особой значимости? И в чем она может состоять? В зависимости от того, что будет исполняться? В зависимости от того, с кем? В каком зале? Для кого? – вот вы написали, что предстоит «очень важный для меня концерт в Санкт-Петербургской Филармонии», значит, все-таки существуют степени важности? И какие еще концерты для вас очень важны? Из прошлого? В будущем?
— Я символист. Это у меня не очередные концерты. По большей части, это знаковые выступления, носящие какую-то символику. Так же, как и то выступление перед девятью тружениками в таёжном хуторке. Много лет тому назад я мечтал выступить в Национальном Дворце. Выступил и, надеюсь, ещё буду много выступать. Мечтал, чтобы моя музыка звучала в Большом театре или Кремлёвском Дворце. Прозвучала.
Потом были концерты в ATENEU ROMÂN в Бухаресте, в многочисленных городах Сибири, Европы и Азии. И даже в Канаде и Америке. И, конечно, мне не безразлично, кто будет представлять мою музыку на сцене. Стараюсь с каждым разом более избирательно приглашать исполнителей. Вот, последний мой концерт в Кремле прошёл с прекрасными певцами и музыкантами, благодаря помощи художественного руководства Дворца. Для меня знаковыми были выступления с оркестром молдавской оперы у замечательных памятников истории и архитектуры Молдовы на открытом воздухе, таких, как замок МИМИ, усадьба МАНУК БЕЯ, СОРОКСКАЯ КРЕПОСТЬ, или подземная церковь в КАУШАНАХ, организованные Министерством культуры республики.
Кстати, знаешь, что это первое моё турне по родной земле?! А в будущем есть прогнозы на концерты в Юго-Восточной Азии, в Центральной Европе и, посмотрим… Может, и на моей планете. Виртуально, конечно.
— Год у вас юбилейный – и, знаете, только от ленты новостей о ваших концертах кружится голова, и это – реакция со стороны. А вы – не со стороны, а в эпицентре. Кстати, сколько концертов Вы в этом году дали? Можете подсчитать? В одном только Кишиневе, а еще и по Молдове, в залах и опен-эйр, кажется, с пару десятков. Евгений Дмитриевич, как?! Как вы справляетесь? Силы – откуда? Вы сами, по доброй воле, взвалили на себя эту колоссальную – не иначе, нагрузку, или, опять-таки, так складываются обстоятельства, и вы понимаете, что по-другому – никак?
— Да, в этом году концертов было много, и ещё не все состоялись. Я их не считаю, так как не по количеству их определяю. И это не нагрузка. Это огромное удовольствие — видеть в зале тысячи счастливых лиц, которые живут твоим состоянием, твоей энергией, вложенную тобой в твои сочинения когда-то, и которая очищает человеческие души, делает мир добрее, вселяет добрую надежду.
Я эти качества сознательно вкладываю в свою музыку, которая, как ни один другой вид искусства, мгновенно проникает в глубь души, и заставляет увереннее биться сердца. А силы я накапливаю именно от моих почитателей, от их веры в мою музыку, которая, как они говорят, помогает им жить. Я безгранично благодарен нашему Министерству культуры за такую «нагрузку», Москве, Санкт-Петербургу, Бухаресту, Братиславе, моим землякам из Рыбницы и многочисленным городам России. Это моё приятное «бремя доброты», как писал Ион Друце.
— А нет ли желания, сбежать ото всех, куда-то далеко в горы, в лес, куда-то еще, чтобы остановиться и насладиться тишиной и одиночеством? … хотя, мне кажется, вы вообще не способны останавливаться.
— О, как не хватает тишины! Одиночества у меня предостаточно. От одиночества иногда хочется бежать в гущу жизни, но тут же что-то меня тянет и возвращает опять к одиночеству. Если можно было бы сбежать ото всех куда-то, я бы сбежал туда, где есть возможность завершить свои творческие замыслы. А их так много накопилось! Мне частенько становится неловко перед собой от того, что я не работаю в полную силу из-за отсутствия времени. Мне бы помощника, чтобы рутинную работу с меня снять. Да и помощи властей мне не хватает.
Вот я давно мечтал создать Музыкальный центр, где можно было бы проводить массу интересных дел, таких, как работа с детьми, с творческой молодёжью, пропагандировать новые сочинения путём их тиражирования, в печатном или электронном виде, проводить творческие вечера с дискуссиями, мастер-классы. Но, увы, поддержка бывшего президента В. Воронина не нашла продолжения, и всё замерло. Я очень верю в хорошее направление деятельности нынешнего правительства, которое, возможно, найдёт и для музыки графу в своих планах в не самых благоприятных нынешних условиях. Может быть, и музыку мою будут предлагать за рубеж вместе с отечественными фруктами и винами. А что?!
— О вас написана не одна книга, и снят не один фильм. Есть ли что-то, что, к вашей досаде, постоянно ускользает от внимания журналистов? Что очень важно для вас? И в самом начале вы упомянули автобиографическую книгу. Что стало бы главной мыслью, или тезой, этой книги?
— К моему огорчению, не могу похвастаться ни обилием книг, ни фильмов, и, тем более, передачами по телевидению или радио. Те, которые есть, — их, хотя и мало, но достаточно, чтобы увидеть в них поверхностный подход к передаче образа композитора. Один и тот же ВАЛЬС, сидение за роялем, микрофон в руках. А я бы хотел, чтобы кто-то заглянул в глубь моей души, туда, где есть ещё столько недосказанного, и невиданного, столько нераскрытых загадок, которые, может быть, в процессе их подачи могли бы хоть чуть-чуть высветлиться.
Исключением может быть лишь фильм Луминицы Думбрэвяну, снятый совсем недавно, или Эмиля Лотяну, снятый ещё в восьмидесятые годы прошлого столетия.
Жду с нетерпением книгу замечательной писательницы Ларисы Туря, написавшей ранее книгу «Евгений Дога в до мажоре». В Москве вышла книга Елены Еремеевой в издательстве «ГАЛЕРИЯ». Автобиографическую книгу я не собираюсь писать, а вот размышления по поводу «бликов на автографах моей памяти» я пишу.
Эта книга выйдет в Москве, когда я её закончу. Её, думаю, напечатают и на румынском языке, как мне говорят. Там и для меня есть очень много новых откровений, которые выплывали во время «размышлений». Лейтмотивом на протяжении всей будущей книги образ мамы. Он всплывает повсюду, он живёт во мне. Думаю, что он живёт в каждом из нас.
— Говорят, что мечты – это пустое. Нужно желать, по желаниям строить планы, и эти планы реализовывать. А вы, Евгений Дмитриевич, мечтаете? О чем?
— Мечты заставляют нас двигаться. Правда, двигаться нужно не в пустоту, а по реально существующему пути, или по пути, который ты сам построил. Без выстроенного плана на сегодняшний день, на завтрашний, на месяц, год, или на всю жизнь, невозможно строить нормальную жизнь. Ребёнок мечтает стать взрослым, чтобы стать как папа. Став как папа, он хочет пойти дальше, и чтобы папа им гордился. Девочки мечтают быть лучше других, многим нравиться, мечтают стать мамами, затем, чтобы их дети были красивыми и счастливыми.
Я мечтал быть замеченным, получить хорошее образование, приносить радость маме, быть уважаемым, иметь хорошую здоровую семью. Сейчас я не перестаю мечтать о сохранении достигнутого, о здоровье моём и членов моей семьи, об их благополучии. И о движении хотелось бы добавить: не надо бояться мечтаний, не надо бояться иллюзий или миражей лишь от того, что они от нас отходят по мере нашего приближения к ним. Это даёт нам возможность двигаться, превращать иллюзии — в реальность, а миражи — в фантазии.
Благодарим за сотрудничество журнал «Форум плюс»
http://www.mfgs-sng.org/local/images/mfgs/forum6-2017_web_pdf_1513858550.pdf
В полной версии интервью с Евгением Дмитриевичем публикуется впервые.
Беседовала Инна ЖЕЛТОВА
