А началось все с того, что с утра сели в такси – но перепутали адрес. Собственно, Петрике названия улиц ни о чем не говорили – Кишинев был ему чужой, большой. Все произошло случайно… Говорю же: кружились совсем рядом, но не там, где надо. Где-то в районе детского мира подсказали: видишь толпу возле Дома актера? Он побежал вверх. Но там принимал не Лотяну – набирали курс в Москву. Петрика испугался: ой, нет, какая Москва? Москва из деревни казалась нереально далекой. Кишинев был несопоставимо ближе. Потом вдруг шально закружилось в голове: а давай, попробую?

…Приемная комиссия сидела знатная. Емил Гажу, Петру Хэдыркэ, и даже будущий депутат, тогда еще актер Тодеркан. Эти с осознанием всей возложенной на них ответственности набирали группу для Кагульского театра – поднимать культуру юга. Отрывок из Крянгэ дал возможность сразу перепрыгнуть на третий тур. На третьем спел с душой «Трандафир де ла Молдова» — и повезли Петрику в Кагул. А там – Князев, нынешний ректор «Щуки», Марья Алексеевна Пантелеева, Татьяна Коптева, асы Вахтанговской школы. 

Что они тогда разглядели в щуплом деревенском мальчике, распевавшем про молдавские розы? Или потому и асы, что они это умели – почувствовать самое нутро?.. Июнь был в самом разгаре, до абитуриентуры нормальным выпускникам – еще ждать и волноваться. А он уже знал: едет учиться в Москву. В дом приходили соседи и родственники – посмотреть на него. Ушам не верилось. Как так?! За что такая честь предпоследнему из Ойстриков?..

Или нет! Началось еще раньше. Странную для сельского парня страсть к лицедейству некоторые уже давно заметили. Петрика рос активным общественником, воплощая свое неравнодушное «я» преимущественно в художественной части; сценарии, постановки к праздникам – он был везде задействован, стихи ли декламировал, или в сценках платочки повязывал, играя бабушек. Спасибо классному руководителю, который всячески расширял для своих воспитанников понятие «школы», до насыщенной внеурочной жизни… Вот же ж раньше энтузиазм бил ключом!

Он шел по воду на колодец, когда его остановила одна из учительниц. «Мэй, Петя, видела объявление в «LiteraturasiArta» — Эмил Лотяну набирает курс, на специальность «actoruniversal». Только ты быстро! Конкурс завтра…» — полведра расплескались на землю. А дальше как в бреду. Выхватил газету, добежал до дому, собрал сумку, понесся на автостанцию, чтобы успеть обеденным – последним – рейсом добраться до Кишинева…

Или еще раньше?…. Хотя с наследственностью было все в порядке – пятеро детей, родители трудяги, давно переставшие чувствовать многолетние мозоли в крестьянских заботах, ценности бесхитростные, понятия без перверсий. Строгий отец: бить не бил, но одним взглядом вколачивал в стену. Мама вроде помягче, но тоже спуску не давала. Без дела никто не шлялся. Всем была работа по хозяйству – младшим доверили кроликов. Вроде ерунда, а поди ты прокорми этих прожорливых грызунов! – каждый день на велосипеды, в поисках сочной травы. Мальчишки часто съезжали с пути истинного – на совхозные угодья, воровать люцерну, свеклу, морковку… А там заодно курей покормить, огород прополоть, воды принести, деревья полить, при этом учиться надо хорошо, в общем, обязанности не заканчивались.

Август – вот чего Петрика ждал с особой радостью. В августе его отвозили в другое село, к бабушке. Там жило море двоюродных братьев, и никто не ждал от него трудовых подвигов, можно было спать допоздна, и играть, сколько душе угодно…

Да и все лето будоражило тем, что он жил в предвкушении любимого зрелища. В сезон, один за другим, приезжали актерские труппы со спектаклями… Незатейливое объявление на стене сельсовета – и все деревенские эстеты, прихватив подмышкой стулья, шли занимать лучшие места, ближе к сцене старенького Летнего театра. Как же он их ждал, этих летних вечеров!!!

И эти спектакли казались таким запредельным волшебством, что ему поначалу даже в голову не приходило, стать сопричастным этой магии. Он – и театр?! Планы на жизнь строил сообразно сельским понятиям модной профессии. Хотел подаваться в автодорожный техникум: говорили, что после него становятся милиционерами на дорогах, с жезлом в руках, и уважением в глазах водителей. Круто? Круууто! Но… завалил математику, пришлось еще два года ходить за пятнадцать километров в ближайшую «десятилетку». Наверное, в долгих пеших прогулках и пришло осознание главного. Куда идти после десятого класса, не знал, — куда угодно, лишь бы в Кишинев, а там он непременно найдет, сориентируется, переведется… К этому времени Ойстрик точно знал: на кого бы он ни учился, он станет актером.

«Они нас берегли. Психику нашу. Это было ежедневное наблюдение за нами. Брали так аккурааатно – чтобы не сломать человека… И лепили. Ежечасно, ежеминутно». Петрика был в высшей степени взаимен этой заботе. Старался изо всех сил. Что это такое – Кузбас-шин, Ойстрик не знает до сих пор, только догадывается, — скорее всего, завод. Но факт в том, что во второй год учебы он выиграл конкурс по художественному чтению – среди всех курсов. За что и получил премию от Кузбас-шин, и была она по сумме равной почти Ленинской.

Дело в эпохе ли, в отдельном взятой «Щуке», с ее особыми традициями, или в самом Петрике, но он сумел не только сделать прыжок, от пылкой влюбленности в театр, до настоящей всепрощающей любви, но еще и выбрать самую благородную из форм, в которой есть безграничное уважение и трепет. Отсюда – все вытекающие последствия. Кто-то может ужом крутиться, чтобы эфемерный мир прекрасного не испарился из-за отсутствия материального базиса. Когда у всех елки, у Ойстрика театр. И когда у всех свадьбы, у него все равно театр.

«Я тебя прошу, не пиши ничего дурного!!! Ты пойми меня правильно – я ни в коем случае не осуждаю, я только «за», чужие праздники нас кормят. Другое дело, что я никак не могу. Не потому, что не сумею. Я думаю, что сделаю это профессионально, и, наверное, лучше, чем кто-то, но это все равно не то, понимаешь? Это халтура, а я не люблю халтуру…» — Ойстрик искренне переживает, что разоткровенничался. Но разве это дурное? Это – принципы, не более. Причем, для кого-то откровенно глупые, или не по нынешним временам максималистские.

Он вообще забавный! В том смысле, что в Ойстрике странным образом сочетаются талантливый опытный актер, накопивший необъятными охапками жизненной мудрости, и… все тот же сельский застенчивый мальчик, с неизжитым провинциальным страхом, как бы кто-то чего не подумал и не обиделся. Похоже, что городским парнем он так и не стал…

Скорее всего, он нахмурится на такие слова, не подозревая, что вся соль его, Петрикиного, обаяния – в этой въевшейся в него провинциальности, в самом замечательном проявлении этого слова. Он не нахватался чужих манер – он остался собой. Опять-таки, что для кого-то откровенно глупо.

Зато каков типаж! Да, Петру Ойстрик никогда не играл героев-любовников. Его амплуа – характерный герой, иногда наперсник, часто простак, бывает, шут, случалось, трагикомик. И чаще ему доставались вторые роли, а не главные. Но Ойстрик – тот самый случай, когда не важно, кого актер играет. Имеет значение лишь «как». Как? Каждый раз – блестяще! Причем, блестяще насколько, что иногда, в ожидании реплики его персонажа, или наблюдении за одной лишь мимикой, можно и не заметить главного героя, а при плохой режиссуре и не уловить главную коллизию. Предположу, что, если бы не дружелюбный характер и всегда улыбчивое лицо, Петя, с его талантом и нашим к таланту отношением нажил бы себе завистливых недоброжелателей. Но Ойстрика любят, со всеми его отягчающими характеристиками.

Халтура… Прости, Петрика, но давай расставим акценты! Кому предстоит обижаться? Халтура – способ выживания в сегодняшних реалиях для всех тех, в чьем арсенале – умение созидать красивое, обесцененный дар, в контрасте с такой востребованной статьей, как связи и должности. От халтурки к халтурке, а пока преодолеваем мелкими перебежками дистанцию, на ходу немного творим настоящего. Зато есть с чем в магазин забежать. И выбежать, соответственно. Быть голодным, но верным принципам? Нет-нет, в общем, восхищает, без подвоха. Кто еще так умеет? Дайте списки! Но куда больше список тех, кто подумает: ну и лох! Не так ли? Хотя для профессии – что тут спорить?! – важно не расплескаться по мелочам. И если актер Ойстрик радует зрителя, то не только потому что — талант, но еще и потому, что старается его беречь. Не кантовать мимо главной трассы…

Итак, редкий экземпляр, практически реликтовый, Ойстрик против подмен. Если режиссер, то только тот, кто им является, а не воображает о себе. Чувствуете разницу?

«Этому учат. Это же не просто собрать – музыку, отдельные роли, декорации. Это работа с отдельным актером, и умение из него вытащить нужное. Конечно, режиссер имеет значение! И у нас, мне кажется, нет талантливых режиссеров. Был Петру…»

-Зачем, спрашиваю, тебе-то, Ойстрик? Сам найдешь, сам вытащишь! Разве талант нуждается в руководстве?

Голова на бок, в глазах — несогласие. «Да, во всех спектаклях я сам делаю роль. Но хорошо это или плохо, что сам? Я вроде свободен. Но, с другой стороны, так проще пойти по пути клише. Ведь всегда легче повторить, чем думать».

— Театр имеет значение?

— Для меня – нет. Если пригласят сыграть в «Сатирикусе», я не буду играть хуже потому, что это Сатирикус, а не Национальный…

— А разве может быть так? Режиссеров нет, но спектакль хороший?

— Может. Он может быть сегодня отличным, потому что есть вдохновение, потому что всем захотелось что-то доказать. Но это не свидетельство качественной режиссуры.

— С тобой легко работать?

— Думаю, легко. Я подстраиваюсь, причем, наверное, для того, чтобы и мне было удобно, и ему, партнеру, тоже. Но в конечном итоге выиграю я… Хотя это вовсе не значит, что я тащу одеяло на себя….

Ему комфортно в профессии. Сколько бы это не стоило, и чего бы это ему не стоило. Может, где-то чуточку и обидно, что слава и деньги – говорящим головам из телевизоров, а истинные мастера, способные родить в тебе живую эмоцию, заставить плакать или не спать, ходят пешком и в старых куртках. Но кайф от работы разбивает вдрызг ненужные мысли. Ему в этом смысле проще, чем другим.

Хотя всяко бывало Бывало, шабашили – бригада молодых актеров из Щуки клала кафель и клеила обои. Вечером бутафорская корона, бурные овации – утром цемент в ведерке. И ничего, никто не сокрушался над утраченными иллюзиями по поводу. А помните, как они же, отыграв на фестивале в Эдинбурге, рискнули покорить лихой игрой в официантов, заезжих туристов, поглядеть на нравы шотландских пэров, пэрш, и их потомков? …

Действительно, это была скорее игра, нежели тяжелый денно-нощный потный труд. Туристический комплекс, шотландская кухня, и молдавские актеры – официанты. «Мы быстро научились – это было легко, интересно, без напряжения. Подавать, принимать заказы, сервировать столы. По шестьсот туристов в вечер мы обслуживали – и те, кто один раз уже побывал там, на следующий раз обращался только к нам. Мы были лучшие, потому, что мы играли роль официантов. Я думаю, что актер может любую профессию освоить – и справляться с ней блестяще. Мы знаем процесс: войти в роль, когда нужно, выйти. В подсознании человеческом есть все, просто нас научили пробуждать эти дремлющие знания».

Ойстрик опять сворачивает на болезненную тему, и распаляется, и это так неожиданно, потому что изо дня в день привыкаешь же к его застенчивой улыбке больного, принимающего «Отилин» — а тут тебе горячий парень на эмоциях… «Я не понимаю, чему учат сегодняшних актеров в нашем институте искусств? Зачем они там учатся? Чему? У кого?..» — «Иди ты учи! – «Не могу. И главное, не хочу!».

Да ладно! — спорю с Ойстриком. Есть у нас хорошие актеры, и без «Щуки». Есть и режиссеры – и вроде увожу на другую территорию… Вот, «Teatrudespalatoare» — народ валом валит, значит, процесс не стоит на месте, театр развивается. Он окатывает обиженным, — соображаешь сама, что ты несешь? — взглядом: «Театр?! Поиски экспериментаторов – они временны, быстротечны! Все на самом деле предельно ясно. Есть искусство. А есть не искусство. Нет, я ничего не имею против, — пусть ищут! Но поиски все равно вернут в этот, настоящий театр!»

Он может быть кельнером, может – трактористом, может строителем. Лишь бы это не касалось профессии – в профессии любое отступление от правил игры для Ойстрика псевдоискусство. Халтурка!..